Мечи скрестились и во второй, и в третий раз, но все это было пока что только разведкой. Сначала казалось, что перевес на стороне толстяка француза, но вскоре выяснилось, что этот рыцарь лучше умеет отражать удары, чем наносить их. После еще нескольких ударов протрубила труба, и поединок закончился: из рукава доспехов француза, у изгиба, где сходятся металлические пластины надлокотника, закапала на землю кровь, и рыцарь опустил меч. Снова поднялся шум. Неясно было, кто кого поддерживал, кто радовался, а кто огорчался.

Отдав щит своему оруженосцу, рыцарь Греже подошел к галерее вельмож, где сидела и Маргарита Книстаутайте, сделал рукой широкий жест и почтительно поклонился. Маршалок ордена взял у Книстаутайте перчатку, положил ее на меч и протянул рыцарю. Греже преклонил колено, взял перчатку и, поцеловав ее, пристегнул к своему шлему. Вельможи и рыцари, а также толпа зевак шумно приветствовали его. Со всех сторон доносились слова похвалы.

Потом уже начались турниры. Бились конные и пешие, секирами, мечами, копьями. Бились английские, саксонские, французские, баварские рыцари, крестоносцы, а также литовские и жемайтийские бояре, одаренные платьем витинга. Самым интересным из всех турниров был поединок между Мартинасом Книстаутасом, которому только что пожаловали платье витинга, и боярином Скерсгаудасом. Для своего поединка они выбрали тупые сулицы. Бились и конными, и пешими. Не только неискушенные зрители, но и знатные рыцари удивлялись их ловкости, изворотливости, умению управлять лошадью и с приличного расстояния попадать сулицей в мчащегося галопом всадника. Особенную ловкость показал Мартинас Книстаутас; уклоняясь от сулицы, он на полном скаку поворачивался на спине коня, мгновенно соскальзывал под его брюхо, прижимался к шее, и на землю соскакивал, и снова оказывался в седле, словом, извивался, словно бесенок, а тем временем тоненькая жемайтийская сулица свистела и свистела — или слишком высоко, или слишком низко, и все пролетала мимо. А когда Книстаутас видел, что уже не сумеет вывернуться, тогда прикрывался щитом, и тупая сулица ударившись падала на землю. Ловко изворачивался от сулицы Мартинас Книстаутас, но меткая рука была и у боярина Скерсгаудаса. И когда потом пожелал с ним биться один бургундский рыцарь, он сделал на своей лошади лишь один круг, а боярин Скерсгаудас уже несколько раз попал в него.

Боярин Скерсгаудас еще собирался было биться с рыцарем Греже из-за Книстаутайте, но потом передумал.

В самом конце показал свою отвагу и обычаи родного края белорусский боярин Пильца из Матаковцев: он боролся с живым медведем! Медведя привели на площадь турниров двое медвежатников. Зверя еще совсем недавно поймали в пущах Жемайтии, и он был совершенно дикий. Чтобы медведь не сбежал или не набросился на кого-нибудь, площадь со всех сторон окружили вооруженные рыцари. Сначала боярин Пильца как следует раздразнил зверя: снимал шапку, кланялся ему до земли, пел, разговаривал с ним и обзывал медведя «братом мишуткой». Когда медведя спустили с цепей, боярин Пильца пошел на зверя с рогатиной и тут показал все свое умение и ловкость.

Потом было награждение отличившихся на турнирах. Подарки вручала княгиня Анна, а кому что давать, кто что заслужил, решали маршалок, князь и знатные рыцари. Завершились турниры уже в сумерках.

XXIX

Хотя князя Витаутаса совсем не интересовали эти турниры, крещение и другие торжества, которыми орден хотел удивить чужеземных рыцарей, но он тоже бывал повсюду. Он тоже хотел представиться не только добрым христианином, но и рьяным поборником христианства и другом ордена. Он вместе с княгиней Анной часто ходил в костел, делал вид, что внимательно слушает мессу. А в то время, когда вился дымок ладана и торжественно гудел орган, у него в голове уже зрели новые планы. Князь Витаутас думал о том, как надо будет избавиться от своих союзников и собственными руками ордена уничтожить его могущество, разрушить его замки… Когда вечером он возвращался с охоты и на горизонте, залитая лучами уходящего солнца, вырастала Мариенбургская крепость, князь Витаутас придерживал своего коня и глубоко задумывался о новых походах. Во время последнего похода на Литву князь видел шаткость положения наместников Ягайлы, хорошо познал сильные и слабые стороны крестоносцев и понял, где надо будет поднажать, когда наступит решающий час.

Князю хотелось побыстрее вернуться в принеманские замки и там исподволь готовиться, но этому мешали иноземные рыцари, которые все еще гостили в Мариенбурге, и тяжелая болезнь магистра ордена. Последняя причина была самая главная, так как от нового магистра зависела дальнейшая судьба его замыслов. Правда, в Жемайтии князь уже смог бы обойтись без крестоносцев и, возможно, даже договорился бы с Ягайлой, но он смотрел дальше и теперь мучился бездельем.

Наконец, через несколько дней после отъезда из Мариенбурга чужеземных рыцарей, преставился и великий магистр Конрад Зольнер фон Раттенштейн. Новым магистром ордена был избран большой любитель военных походов и хороший приятель Витаутаса брат Конрад Валленрод.

Едва был торжественно похоронен старый великий магистр, как начались посвящение, чествование, присяга, поздравления…

В Мариенбург снова съехалось множество гостей. Князь Витаутас снова был вынужден отложить свой отъезд и слоняться без дела.

Когда и эти торжества кончились, новый магистр ордена сразу проявил заботу о границах своего государства и решил мечом или миром разрешить спор с поляками из-за Добжинской земли ⁴⁰; он направил к Ягайле послов. Князю Витаутасу больше нечего было делать в Мариенбурге. Он с некоторыми своими боярами переехал жить в Бартенштейнскую крепость ⁴¹. Княгиня и другие бояре остались в Мариенбурге как заложники. Рыцарь Греже вместе с послами ордена отправился в Добжинскую землю, в замок Злоторыи, на переговоры с поляками. Перед отъездом рыцаря Греже на границу с Польшей Витаутас позвал его к себе и долго советовался по поводу укрепления замков на Немане, говорил о жемайтийцах, расспрашивал про Ужубаляйский замок и наконец пригласил по возвращении из Польши приехать в Бартенштейнскую крепость. Кроме охоты, предложил ему принять участие в походе на Литву. Рыцарь загорелся этой идеей, начал думать, как бы ему отказаться от участия в переговорах, но князь его успокоил и сказал, что охота и поход на Литву не уйдут от него, а пока неплохо бы ему во время переговоров поинтересоваться гарнизонами ягайловских поляков в замках Литвы, Скиргайлой и настроениями бояр. Для этой цели князь снабдил его деньгами и попросил, чтобы он с прибытием в Бартенштейн привез вести от княгини.

В один день отправился к Неману Витаутас, а на другой — послы ордена в Добжинскую землю с необычайно большим отрядом рыцарей, свиты и с лучшими дипломатами тех времен — монахами.

Тоскливые дни проводила Лайма Книстаутайте в высоком Мариенбургском замке. Правда, скучать ей не очень-то позволяли: ее усердно обучали две сестры-монахини немецкому языку, письму, чтению; готовили к исповеди и объясняли таинства христианской веры. Боярышня быстро научилась читать, давалось ей и письмо, однако молитвы были труднее, и она все откладывала первую исповедь. Боярыня весьма категорично отказалась учить молитвы: говорила, что слишком стара для этого, и обходилась крестным знамением. Свою дочь она не заставляла учиться, а иногда, сославшись на свое недомогание, и вовсе не отпускала ее от себя. По вечерам, когда во всех костелах Мариенбурга колокола звонили к вечерне и когда братья монахи собирались на молитву, они чувствовали себя одинокими, чужими и не посещали храм. Оставшись дома, они уходили в свои мысли, мечтали об Ужубаляйском замке и, повернувшись к Жемайтии, молились своим богам. Благородные женщины знали, какие они здесь гостьи. Пока в Мариенбурге еще был князь Витаутас, боярыня храбрилась и ничего не боялась; но когда Витаутас уехал, а сыновей отделили от нее, она снова почувствовала себя пленницей крестоносцев, как недавно в собственном замке. Маргарита виделась с отъезжающим на переговоры рыцарем Греже и дала ему поцеловать ручку, когда рыцарь, как того требовали обычаи, пришел попрощаться и еще раз заявить, что он в пути повсюду будет мечом защищать ее красоту и добродетели, а кто не согласится с ним, тот погибнет. Виделась на людях, при княгине, матери и других знатных особах и рыцарях крестоносцев. Когда рыцарь Греже уехал, Маргарите снова стало в Мариенбурге и тоскливо, и скучно; но почему тоскливо, почему скучно, она никому не хотела говорить. Матери жаловалась, что скучает по Ужубаляйским лесам.