Терри сидела откинувшись, будто пытаясь примириться с новой формой существования. Внезапно Паже краем глаза увидел нечто на экране телевизора, что мгновенно привлекло его внимание.

Повернувшись, он увидел лицо Джеймса Коулта с беззвучно двигающимися губами. Терри, проследив за его взглядом, взяла пулы и включила звук.

— Я баллотируюсь на пост губернатора, — обращался в микрофон Коулт. — Моя программа основана на принципе доверия. — Он говорил негромким, но приятным голосом. Опаленное солнцем лицо, седовато-золотистые волосы и серо-голубые глаза вызывали в воображении картины южной Калифорнии. У Коулта был раздвоенный подбородок, точь-в-точь как у его отца, Джеймса Коулта-старшего. — Личные качества лидера, — продолжал оратор, — вот ключ к общественному уважению. Я глубоко убежден, что человек, стремящийся занять высокий пост в штате Калифорния, должен являть собой образец, достойный преклонения избирателей и восхищения их детей.

— Возможно, у меня развивается паранойя, — пробормотал Паже. — Но не кажется ли тебе, что это является неким посланием, обращенным ко мне?

Терри взглянула на Криса, словно собираясь о чем-то спросить, но передумала. Когда они вновь устремили взоры к телевизору, Коулта на экране уже не было.

12

— Итак, к Елене вновь вернулись кошмары, — сказала Роза Терезе.

Они сидели на лавочке в парке Долорес, где Терри когда-то играла с сестрами. Стояло солнечное утро, и холмистые лужайки под густой сенью пальм вовсе не походили на те зловещие притоны торговцев наркотиками и бандитов, какими они становились с наступлением темноты. На некотором удалении виднелись детские качели и горки. Елена, на этот раз довольно оживленная, уже заметно устала и теперь обозревала парк, забравшись на самый верх какого-то сооружения на детской площадке. Она не проявляла никакого интереса к игравшим внизу малышам.

Терри внимательно наблюдала за дочерью.

— Когда Крис ушел, — рассказывала она матери, — и я зашла к ней, девочке на мгновение померещилось, что это Рики.

— С чего ты это взяла?

— Она воскликнула: «Папа!», — ответила Терри. — Может, потому что слышала голос Криса.

Роза отыскала глазами Елену и пристально уставилась на фигурку девочки. Спустя минуту она спросила:

— Елена сказала что-нибудь еще?

— Да нет. Видимо, она вспомнила, где находится, и просто обхватила меня ручками за шею.

Роза задумчиво молчала, и Терри решила оставить эту тему. Она не могла сообщить матери о своем разговоре с Крисом: какие бы проблемы ни возникали, они должны были остаться только между ними. Она предпочла, чтобы мать считала, будто полиция вполне удовлетворила свое любопытство и что самоубийство Рики вопрос вполне доказанный. Насколько видела Терри, Роза придерживалась именно такой точки зрения. С того самого дня, когда стало известно о гибели Рикардо, ее больше беспокоило, как это отзовется на Елене, чем отношение полиции к произошедшему.

И сейчас внучка находилась под ее неусыпным наблюдением. Даже здесь, на парковой лавочке, Роза выглядела безупречно — свитер под горло, шерстяные брюки, серьги, косметика, золотой браслет на изящной кисти. Глядя на мать, Терри иногда воображала, что где-то в холмах Акапулько живет другая Роза, элегантная женщина, которая летает в Европу всякий раз, когда у нее возникает желание развеяться. Терри с грустью подумала, что эта другая женщина никогда не позволила бы мужчине ударить ее.

— А как ты сама? — спросила Роза. — Тебя по-прежнему преследует твой кошмар?

Это было самое большее, что позволяла себе Роза в разговоре с дочерью, когда речь шла о Рамоне Перальте. Терри только сказала ей, что снова видит ночами тот сон, «который впервые приснился ей, когда еще она была школьницей». Терри не нужно было объяснять Розе, кто являлся ей во сне. Когда она рассказала матери о дурном сновидении, впервые посетившем ее, Роза (со дня смерти Рамона едва минуло две недели), не говоря ни слова, прижала дочь к груди.

— Не проходит и нескольких дней, чтобы я снова не видела его, — призналась Терри. — Я даже подумала: может, стоит рассказать об этом доктору Харрис.

Роза пригладила ладонью волосы.

— Тереза, ты считаешь, имеет смысл ворошить то, что ты носишь глубоко в душе, в подсознании?

Терри знала: это было жизненное кредо ее матери. Она вдруг подумала о том, что в ее жизни было слишком много молчания.

— Почему ты не уходила от него, мама? — тихо спросила она.

Даже видя лишь профиль матери, Тереза не могла не заметить, как та в изумлении распахнула глаза. И Терри сердцем почувствовала, как мать внутренне вся напряглась; именно так она держалась, когда Рамон Перальта мордовал ее. Молчание стало невыносимым, и тут Терри поняла, что Роза решила сделать вид, что не расслышала ее вопроса.

— Мама?

Роза едва заметно вздрогнула. Терри положила ладонь на ее узкое плечо и промолвила:

— Я люблю тебя, мама. Умоляю, поговори со мной.

Роза медленно обратила на нее взгляд. Терри с испугом увидела, что каждая черточка ее лица проникнута болью, а в глазах, загнанная глубоко внутрь, светилась пронзительная страсть.

— Ты хочешь знать, почему я жила с ним? — спросила Роза.

Эти простые слова несли в себе огромную боль, которую вынесла ее мать, посвятившая свою жизнь другим, и которая еще усугублялась проблемами, свалившимися на нее из-за Елены. Для Терри слова Розы оказались равносильны удару.

— Я знаю, — мягко произнесла она, — ты оставалась с ним ради нас.

— Ради тебя, Тереза. — Роза не сводила с нее глаз. — Мне непросто признаваться тебе в этом, и я никогда не говорила этого твоим сестрам. Но когда ночами я лежала рядом с ним, передо мной стояло твое лицо.

Терри могла представить себе это с той же ясностью, как и ту памятную сцену, когда она еще ребенком увидела обращенное к ней из гостиной все в синяках лицо матери, которую сзади держал Рамон Перальта и в глазах которой стояла немая мольба. Рамон словно скрепил печатью их судьбы. Вместе с тем сегодняшняя Терри чувствовала, что Роза, спекулируя подспудным ощущением вины, старается заставить ее молчать.

— Я верю тебе, — сказала Тереза. — Но мне необходимо, чтобы ты помогла мне разобраться в моей жизни. В нашей жизни.

Она заметила, как посуровел взгляд матери.

— Ради чего? — требовательным тоном спросил она у дочери. — Ради того, чтобы потом упиться своим горем, о котором лучше всего забыть?

Терри вцепилась в плечо матери.

— Это «горе» — мой отец, — произнесла она. — Я никогда не смогу выбросить его из памяти. Я вижу его во сне. Даже наши с тобой разговоры, то, как мы стараемся не упоминать о нем, — это как памятник тому, что он сделал с нами. Будто бы мы договорились никогда не забывать о том, как разговаривали шепотом, когда он отходил ко сну, в страхе, что он проснется и снова примется избивать тебя.

Роза побледнела. Терри внезапно осознала, насколько глубокое унижение должна была испытывать ее мать, вспомнив сейчас, какой жизнью они жили.

— Мама, — она старалась говорить как можно мягче, — я не сужу тебя. И никогда не стану этого делать. Ты любила меня, и это благодаря тебе я стала тем, кем стала. Я мать, и у меня есть ребенок, которого мы обе любим больше всего на свете. Но существует некая часть тебя, часть моей собственной жизни, которая недоступна моему пониманию. Именно поэтому я не могу разобраться, что происходит с Еленой. Ты понимаешь меня?

Роза потупила взор, затем медленно покачала головой. Терри не могла понять, являлось ли это ответом матери, или выражением мольбы оставить ее в покое. Однако спустя какое-то время Роза спросила мертвенным голосом:

— Так что ты желаешь узнать?

— Почему — будь то ради нас или ради меня — ты решилась остаться с ним. И как это решение сказалось на тебе.

Роза с отрешенным взглядом наблюдала за Еленой, хотя та по-прежнему неподвижно сидела на том же месте.