— Вы получаете убийство по внезапно возникшему умыслу[33]. Шестнадцать лет. На деле же Крис Паже отсидит не больше восьми. — Он помолчал. — Мое предложение остается в силе до конца процесса. Если хотите, займитесь очевидцем. Потом решите, имеет ли смысл лезть на рожон.

— А если мы соглашаемся?

— Тогда никаких повесток на мое имя. — Брукс взглянул на нее, словно желая убедиться, произвели ли его слова должный эффект. — И еще — вы с Крисом навсегда отказываетесь от мысли испортить мне жизнь.

Кэролайн некоторое время молчала, делая вид, что ей необходимо взвесить его предложение.

— Остается нерешенным один вопрос. Деньги.

Брукс, казалось, впервые был искренне изумлен ее словами.

— Вы имеете в виду так называемые наркоденьги? Из этого можете лепить что угодно, а я сделаю так, чтобы Виктор вам не мешал. Ведь вы этого хотите? — Брукс подался вперед. — Только одно условие. Если у нас появляются новые улики против Криса Паже, сделка теряет силу. Я не хочу, чтобы меня выкрасили и выбросили.

«Умно», — отметила про себя Кэролайн и сказала:

— А что, если вы утаиваете какие-то улики про запас?

— Нет, — отрезал Брукс. — Если бы это было так и об этом узнал Лернер, он приостановил бы производство по делу.

Кэролайн, подумав, кивнула.

— Хорошо. Я переговорю с Крисом.

— «Кем из выдающихся людей прошлого ты хотел бы стать, — вслух читал Карло, — если бы тебе предложили?» — Он отложил листок с темой домашнего сочинения, убавил звук проигрывателя, на котором стоял диск «Пинк Флойд», и повернулся к отцу. — Есть какие-нибудь соображения?

Паже задумался.

— Ну, скажем, я бы хотел стать президентом Соединенных Штатов с неограниченным правом помилования. Что скажешь?

Карло страдальчески улыбнулся:

— Пап, не смешно.

По подсчетам Криса, сыну предстояло давать показания через два дня.

— Не смешно, — согласился он. — Но думаю, фигуры Марии Антуанетты или Рональда Рейгана тебя не привлекают.

— Только если смотреть на них в качестве супружеской пары.

Паже присел на краешек кровати Карло. Сцена была ему до боли знакома: комната сына с видом на залив, значки его спортивных команд, забранная в рамку фотография его матери, Мэри Карелли. Наконец, сам Карло в сдвинутой набекрень бейсбольной кепке, хмуро вперившийся в монитор компьютера. И Паже, которого тот уговорил помочь ему с сочинением. Только на этот раз отец чувствовал, что сын не очень нуждается в помощи; просто так было спокойнее скоротать время.

Паже это устраивало. Иначе он стал бы думать о Терри, которая должна была давать показания на следующий день, или — что было бы еще болезненнее — о Карло, который свидетельствовал сразу за ней. Ему было приятно проводить время с сыном, зная, что есть повод не говорить о процессе.

За ужином они почти не общались. Паже отказался смотреть выпуск новостей, но знал, что Карло тайком прошмыгнул к себе и включил телевизор. Крис также знал, что сын уже слышал сообщение об отпечатках пальцев на автоответчике Рики. Когда Карло в очередной раз попытался затронуть запрещенную тему и спросил, что сказал бы Паже, если бы все-таки согласился давать показания, он понял — тот хочет услышать его объяснения именно по поводу злосчастных отпечатков. Паже снова сухо напомнил Карло о том, что он является свидетелем по делу, что он должен изложить известные ему факты и что они не могут вести конфиденциальных разговоров. Тревога и недоумение были ценой того неведения, которое защищало Карло от жестокой правды.

— Как насчет Тэда Уилльямса? — спросил Паже.

Карло оторвал взгляд от компьютера.

— Для моего сочинения?

— Я бы написал так: «Уилльямс был не только лучшим подающим за всю историю бейсбола, он был единственным человеком, о котором мы с папой могли говорить часами. — Паже заложил руки за голову. — Мой отец любил Тэда Уилльямса. Особенно хорошо я помню, как он брал меня с собой на стадион «Фенуэй Парк» в Бостоне, когда команда Уилльямса играла серию из четырех игр против «Янки». Мне тогда было девять лет. — Он улыбнулся. — По правде говоря, он делал это больше для себя — я был просто предлогом. Но когда мы посмотрели все игры, я тоже влюбился в Тэда Уилльямса. Потому что он действительно был выдающимся игроком и потому что это было время, которое я проводил вместе с отцом».

Карло с интересом наблюдал за ним; Паже всегда рассказывал ему о Тэде Уилльямсе куда больше, чем о собственном отце.

— Значит, вот откуда берет начало история Тэда Уилльямса. — Карло сдвинул брови. — Тебе было тяжело, оттого что вы с отцом не были близки?

Паже пожал плечами.

— На самом деле он ни с кем не был по-настоящему близок. Просто я был его сыном, и мне это давалось сложнее. Но с двенадцати лет я учился в частном пансионе, где у детей развивается своеобразная толстокожесть: старался смотреть на родителей как на двух проживавших в Сан-Франциско субъектов, с которыми меня мало что связывало, пока они не стали достоянием скорее моего прошлого, чем настоящего.

— Когда они погибли в той автокатастрофе, каково тебе было? — спросил Карло.

— Я чувствовал злость. Смерть сыграла с ними злую шутку — вернее, это можно было бы назвать шуткой, если бы моей матери не пришлось несколько дней страшно мучиться, прежде чем смерть забрала ее. — В голосе Паже звучала горькая ирония. — Отец был пьян как сапожник. Он вдруг обнаружил, что у матери есть любовник, и в ярости вытащил ее с какой-то вечеринки. Если бы он не пил с такой регулярностью, он бы уже давным-давно заметил любовные похождения — десятью годами раньше, когда о них узнал я и попросил, чтобы меня отправили в пансион. И если бы мать так не пила, то никогда бы не осталась с ним, а в данном случае — ни за что не села бы с ним в машину.

— Как ты об этом узнал?

— Об аварии? Мне рассказала тетушка. Она не хотела, чтобы из меня получился очередной алкоголик, — холодно проговорил Паже. — Не будь она вздорной и глупой бабешкой, она бы поняла, что в чем-в чем, а в этом я никогда не буду похож на своих родителей. Я мог стать каким угодно — эмоционально отстраненным, замкнутым, отвергающим всякую душевную близость, — только не пьяницей. — Паже внезапно смешался и снова пожал плечами. — Прости. Вообще я редко вспоминаю про них. Однако проблема отцов и детей довольно живуча.

Карло заглянул ему в глаза.

— Знаешь, ты хороший отец. Самый лучший в мире.

Паже был тронут до глубины души.

— Это потому, что ты был самым важным событием в моей жизни. Я рискую показаться сентиментальным, но судьба подарила мне замечательного сына; заботясь о тебе, я мог отвлечься от тяжелых мыслей. Ты отплатил мне тысячекратно…

Паже внезапно замолчал, эта мысль показалась ему настолько верной, что он почувствовал, как у него перехватило дыхание. Он говорил Терри, что хочет иметь семью. Но Карло и был его семьей, семьей, о которой любой мужчина мог бы только мечтать, а теперь получалось, что он бросает свою семью.

Ему захотелось стиснуть Карло в объятиях.

— Пап, тебе нехорошо?

На столе сына зазвонил телефон. Карло с тревогой посмотрел на отца.

— Все хорошо, Карло. Ответь, пожалуйста.

Мальчик нехотя поднял трубку. Выслушав, он протянул трубку отцу.

— Твой адвокат, — равнодушным тоном бросил он.

Паже прикрыл микрофон ладонью и произнес:

— Тэд Уилльямс. С него-то все и началось. Если не собираешься произвести впечатление, написав, что хочешь быть Луи Пастером, попробуй Тэда Уилльямса. В тысяча девятьсот сорок первом году он выбил четыреста шесть.

Карло вымученно улыбнулся.

— Четыреста шесть, — повторил он. — Учитывая уровень инфляции это семь миллионов за сезон.

Паже добродушно рассмеялся, желая растянуть это мгновение, напоминавшее о прежней, спокойной жизни, затем — уже в трубку — сказал: