«Положим, это было бы невозможно», — отметила про себя Кэролайн.

— Скажите, миссис Ариас, а почему Рики сам не платил за услуги психотерапевта? — поинтересовалась Мастерс.

— Она давала ему слишком мало денег, и мне, как обычно, пришлось помочь ему.

— Говоря «она», вы, видимо имеете в виду миссис Перальту и те деньги, которые она давала ему в качестве алиментов на ребенка и супружеского пособия?

— Ну да. — Соня с вызовом уставилась на присяжных. — Рики говорил, она получает больше восьмидесяти тысяч в год, в то время как он вынужден выбиваться из сил, заботясь о дочери и пытаясь наладить собственное дело. Я думала, наш суд окажется более справедливым.

— Я вас понимаю, — промолвила Кэролайн. — А не упоминал ли он, что миссис Перальта тоже добивалась опекунства и что он, отстаивая свои родительские права, в тоже время отказался устроиться на какую-либо работу? И требовал в суде, чтобы ему назначили максимальное пособие, какое только допустимо по законам штата, — и получил его?

Соня пренебрежительно махнула рукой.

— Как бы там ни было, этого недостаточно, чтобы свести концы с концами.

— Так, значит, он жил на деньги Терезы Перальты?

— Ну да.

— Когда вы согласились оплачивать услуги психотерапевта, вам, конечно, было известно, что «Инкуизитор» заплатила Рики десять тысяч долларов за статью, в которой ваш сын обвинял ответчика, мистера Паже, в том, что тот отбил у него жену?

В глазах Сони отразилось недоумение, затем она высокомерно улыбнулась.

— Эта история имела огромный общественный интерес, и Рикардо представал в ней в самом выгодном свете. Разумеется, газета не могла упустить случай, чтобы не рассказать о нем.

— Миссис Ариас, вы, видимо, не поняли мой вопрос. Я спросила, известно ли вам, что «Инкуизитор» заплатила Рикардо десять тысяч долларов?

На смену улыбки пришла презрительная гримаса.

— Я не помню таких деталей.

— Вот как? Вы бы согласились оплачивать расходы Рикардо, если бы знали, что у него есть десять тысяч? Или отправили бы ему ту сумму, о которой упоминали?

— Возможно, — ответила Соня. — Ведь Рикардо был моим сыном. Вам, наверное, не понять, что это значит.

Какое-то время адвокат молча разглядывала свидетельницу, чувствуя на себе взгляды жюри, потом тихо произнесла:

— Нет. И я никому бы не пожелала познать то, что познали вы.

Это двусмысленное замечание заставило Соню на мгновение оторопеть.

— Но вы напомнили мне еще об одном, — продолжала Кэролайн. — Хорошо ли вы в действительности знали своего сына?

— Благодарю вас, очень хорошо, — ответила миссис Ариас, гордо вскинув голову.

— В то же время вам неизвестно о том, что он утаивал выручку от работодателя, жульничал в школе, что за кражи его вытурили из общежития, что его выгнали из двух юридических фирм, что, наконец, он был при деньгах, когда вам приходилось платить за его консультации у психотерапевта?

— Я не могу знать того, чего не было, просто потому что вы рассказали мне об этом, — произнесла Соня, избегая смотреть в сторону Кэролайн.

— Но если допустить, что это все же было? Вы по-прежнему стали бы утверждать, что знаете своего сына?

— Я знала, каким он был в душе.

Кэролайн печально покачала головой.

— В сущности говоря, не основано ли ваше утверждение о том, что Рикардо не мог покончить самоубийством, на вашей вере, что он был таким, каким вам хотелось его видеть?

Миссис Ариас выглядела совершенно изможденной. Постаравшись овладеть собой, она раздраженно передернула плечами и заявила:

— Я знала своего сына.

Теперь Мастерс стояла в непосредственной близости к месту свидетеля.

— Все, что вы знали о Рикардо Ариасе — с восемнадцати до тридцати лет, — не исходило ли это из собственных слов Рикардо?

Соня Ариас внезапно встала и запальчиво произнесла:

— Рикардо Ариас страстно любил жизнь. И я всегда жила для него. Он никогда бы не совершил такого эгоистического поступка, как самоубийство.

Кэролайн посмотрела на жюри, затем перевела исполненный сострадания взгляд на свидетельницу.

На скамье присяжных Мариан Селлер была бледна как полотно; у Луизы Марин в глазах стояли слезы.

— Больше вопросов не имею, — тихо проронила адвокат и направилась на место.

Приближаясь к Соне, Салинас ступал неслышно, словно боялся потревожить установившуюся в зале тишину.

— Миссис Ариас, — обратился он к свидетельнице, — вы помните, я показывал вам записку? Предположительно написанную вашим сыном?

Точно очнувшись от воспоминаний, Соня недоуменно уставилась на него.

— Да. Помню.

— Вы помните, что сказали мне в этой связи?

Соня слабо кивнула.

— Что я не могу узнать почерк.

— А почему вы не могли узнать его?

— Потому что последний раз видела его почерк очень давно. — Соня мягко улыбнулась, как будто вспомнив о чем-то своем. — Когда Рикардо исполнилось семнадцать, мы скопили денег, чтобы купить ему компьютер. Жили мы довольно бедно, но ради Рикардо… Он относился к компьютеру с благоговейным трепетом и так любил печатать, что даже списки покупок набирал на нем. Позднее, когда сын уехал учиться, все письма, которые он посылал мне, были также набраны на компьютере. Он использовал прекрасные шрифты — особенно хорошо у него получались рождественские открытки. Это были настоящие шедевры в своем роде. — Словно спохватившись, миссис Ариас снова обратилась к присяжным: — Рикардо был консерватор по натуре. После того как у него появился компьютер, я ни разу не видела, чтобы он хоть строчку написал от руки. Это было противно его характеру, как и самоубийство.

6

На третий день Виктор Салинас вызвал в качестве свидетеля обвинения психотерапевта, консультировавшего Рики.

Даэна Гейтс была брюнеткой лет сорока с короткой, прямой стрижкой, небольшим миловидным лицом с маленьким носиком и широко посаженными карими глазами, в которых читалась спокойная сдержанность человека, знающего толк в своем деле. Жюри не могло знать одного: как категорически была настроена Гейтс против того, чтобы давать показания в суде.

С самого начала она решительно отказалась говорить как с Монком, так и с Джонни Муром, когда те обратились к ней за помощью. Ее позиция была предельно ясной: по калифорнийским законам беседы психотерапевта с пациентом составляли предмет профессиональной тайны. В понимании Гейтс смерть Рики ничего не меняла в этом смысле. Однако Салинасу удалось убедить Джереда Лернера, и тот перед самым заседанием рассудил иначе. И сейчас никто не мог с уверенностью предполагать, что же скажет Гейтс.

Кристоферу Паже было ясно одно — Салинас вполне уверен, что никакого самоубийства не было, и хотел произвести фурор, доказав всем — устами профессионального психолога, — что психическое состояние Рики не может больше подвергаться сомнению. Если бы выводы Салинаса подтвердил профессионал, от версии Кэролайн о самоубийстве не осталось бы камня на камне и последствия для Паже могли быть самыми печальными.

Присяжным, казалось, тоже передалось его напряжение — все были сосредоточенны и, похоже, немного взвинченны. Джозеф Дуарте что-то лихорадочно пометил и подчеркнул в блокноте и принялся строчить дальше. Гейтс сидела, расправив плечи и положив перед собой руки. Она невозмутимо, не меняя интонации, кратко отвечала на вопросы Салинаса.

Выяснив ее ученое звание и осведомившись об опыте работы в качестве семейного психолога-консультанта, Салинас спросил:

— Как долго вашим пациентом был Рикардо Ариас?

— Он приходил ко мне на прием дважды в неделю приблизительно на протяжении четырех месяцев. То есть до своей гибели.

— Следовательно, сколько примерно раз вы его видели?

— За все это время он приходил ко мне раз тридцать — тридцать пять, каждый раз прием длился ровно час.

Кэролайн сделала для себя пометку.

— Доктор Гейтс, когда мистер Ариас впервые обратился к вам, объяснил ли он, зачем ему потребовалась помощь?