— Но, господа, мне кажется — вы оба забываться начинаете! Разговор ваш не туда свернул. Среди студентов, может, и уместны такие разговоры, но на корабле…

Мичманы надулись и замолчали. Все же, когда катер подошел к пристани, Тирбах но утерпел, сделал крючковому замечание, велел доложиться ротному командиру.

У ворот гавани офицеры сообща взяли извозчика до центра города, а там официально откозыряли друг другу и разошлись в разные стороны. Затурский действительно отправился в бильярдную, Эльснер поехал в Кадриорг, но Тирбах ни к какому антиквару не собирался идти. Ему нужно было встретиться с ротмистром Шабельским яа конспиративной квартире. Вчера он получил от Миштовта сугубо доверительное поручение встретиться на Рыцарской улице в конспиративной квартире с ротмистром Шабельским и рассказать ему о настроениях корабельных офицеров.

Идя на свидание, мичман изрядно нервничал. Это была его первая встреча с официальным представителем Эстляндского жандармского управления, и он плохо представлял себе, как надо держаться в подобных случаях. А потом его беспокоила мысль, что он слишком мало сможет сообщить на этой встрече. Вместе с тем чем-то даже радовало поручение Миштовта — он вдруг ощутил, что судьба его сослуживцев в какой-то мере теперь находится в его руках, что от него теперь во многом будет зависеть их карьера. И это было приятно.

Он уже успел убедиться в том, что поводов брать людей на заметку у него будет более чем достаточно. Взять хотя бы этот нелепый спор с Эльснером в катере. Сейчас только от него, Тирбаха, зависит, какую окраску может получить этот разговор. Реплики Эльснера вполне ведь можно понять как попытку бросить тень на установленные сверху порядки. Конечно, он ничего не скажет Шабельскому об этом неосторожном мальчишке — они же все-таки товарищи по выпуску! Во всяком случае, сегодня не скажет. Однако приглядеться к Эльснеру поближе тоже надо будет. Его слюнтяйство объективно вредно, ибо только способствует распущенности нижних чинов. А кстати, и о Затурском тоже следует подумать. Много берет на себя лейтенант — делать замечания таким тоном! А сам недопустимо якшается с матросами, держится с ними чуть ли не запанибрата. К нему тоже не мешает присмотреться!

Полный приятных мыслей о том, что его сослуживцы теперь зависят от его оценок и слов, Тирбах не заметил, как вышел к нужному ему дому. И тут беспокойство опять навалилось на него — кто знает, как надо вести себя с этим неведомым ротмистром?

Во время прихода бригады линейных кораблей в Ревель на улицах днем можно было видеть много матросов, но потом их становилось все меньше — они расходились подальше от центра города, где всегда полно было флотских и армейских офицеров, чинов полиции. Зато по окраинам то там, то тут белели матросские форменные рубахи и чехлы бескозырок. И особенно много матросов уходило к парку Кадриорга — здесь, под могучими кронами вековых дубов и вязов, они чувствовали себя свободнее, на время забывали о корабельном начальстве. Тут можно било поговорить по душам, не боясь, что подслушают.

Среди сотен заполнивших парк матросов были люди, которым именно в это увольнение необходимо было собраться в одном месте, чтобы определить свои совместные действия на ближайшее время. Только самые надежные были приглашены на эту встречу, которая должна была состояться на берегу моря возле памятника погибшему броненосцу «Русалка».

Место было выбрано не случайно — сюда не мог подойти незамеченным никто из посторонних, а в то же время появление группой всегда могло быть объяснено любопытством к самому памятнику.

От линейного корабля «Император Павел I» направлялись к условленному месту четыре человека — Недведкин, Краухов, Ярускин и Вальцов. Кочегара Вальцова до этого дня Сергей совсем не знал. Но Недведкин еще до того, как познакомить их, объяснил, что это вполне надежный человек — в прошлом ревельский рабочий. На корабле он был в кочегарной команде, отличался ровным характером и колоссальной выдержкой. Именно через него, как оказалось, Недведкин получил сведения о приехавшем в Ревель человеке, с помощью которого можно было установить связь с Петербургским комитетом.

Возле памятника пришедшие застали группу матросов с других кораблей. Коренастый крепыш с надписью «Цесаревич» на ленточке укоризненно сказал, что опаздывать на такие встречи не положено — того и гляди могут помешать. Недведкин коротко объяснил, что задержался катер.

— Ладно, — сказал коренастый, — давайте начинать. Кто первый хочет сказать?

— Ты и начни, Баранников. Небось уже успел все обдумать…

— Хорошо! — отозвался коренастый, поднимаясь на ступеньку постамента. — Пусть буду я первым. Так вот, товарищи…

Он сделал паузу, будто собираясь с мыслями, а у Сергея перехватило горло от волнения. Так бывало всякий раз, когда он слышал слово «товарищи». Обращенное к людям, до того совершенно не знавшим друг друга, оно какой-то магической силой разом делало их единомышленниками, заставляя их ощущать, что все они, как один, преданы общему делу. Сергей не первый раз слышал это слово на подпольных сходках, во время рабочих забастовок, и всегда оно волновало его. Стоявшие рядом с ним люди были ему товарищами не потому, что они росли, работали или служили вместе с ним, а потому что они вместе вступили на общую дорогу борьбы опасной и беспощадной, где не прощается слабость, а предательство карается смертью.

— Товарищи! — снова повторил Баранников. — Все вы хорошо знаете о недавних событиях в Гельсингфорсе. Жандармы вырвали из наших рядов многих. Намеченное восстание не состоялось… Но кто может нас остановить? Мы все-таки доведем дело до конца! Нас — оставшихся на свободе — гораздо больше. Наших арестованных товарищей ждет суд, а потом тюрьма, может быть, и каторга. Своей свирепостью царские слуги хотят нас запугать и сломить нашу волю. Не бывать этому!

Он сорвал с головы бескозырку, энергично взмахнул ею.

— Вы помните, товарищи, как два с лишком месяца назад на Ленских приисках солдаты расстреляли наших братьев-рабочих. Тогда палачи думали, что от кровавой расправы содрогнутся в страхе сердца остальных пролетариев. А что вышло на деле? Весь рабочий класс России поднялся на политическую борьбу. Мы каждый день узнаем о новых и новых стачках. Сейчас в самый раз было бы и наше выступление с оружием в руках. Весь пролетариат России готов нас поддержать. Я предлагаю, товарищи, довести до конца план, намеченный еще в Гельсингфорсе. Настроение среди матросов таково, что все поднимутся, как один. Каждый из нас на своей шкуре испытал издевательства их благородий, и терпение начисто вышло! Нам нельзя тянуть, а надо использовать настроения людей. Я думаю, что две недели для подготовки нам за глаза хватит, и предлагаю сегодня же избрать центр по руководству восстанием…

— А не больно ли торопишься? — спокойно спросил Недведкин. — Без связей с берегом, без предварительной договоренности с Петербургом не стоило бы назначать сейчас сроки восстания.

— Без связей, говоришь? — вдруг ощерился Баранников. — Боком могут выйти нам эти связи! Вот мы в прошлый раз сговорились с подпольным комитетом на берегу. А что из этого вышло? Пока согласовывали — начались аресты. И откуда мы знаем — не было ли провокатора среди тех, кому мы доверились?

— Чушь порешь! — сердито сказал Недведкин.

— Это почему же чушь? Пронюхала охранка о сроке восстания точно — аресты-то как раз накануне были.

— Пронюхала, да не все! Иначе тебя же в первую очередь и загребли бы… По тому, как аресты шли, думается, что жандармы только кое-что знали, а забирали подряд всех подозреваемых. Не могло быть среди наших товарищей на берегу провокатора! Пока мы еще всего не знаем, но я твердо верю, что не было у них предателей. А насчет восстания я лично и все наши с «Павла» возражать, конечно, не будем. Но об одном давай, Баранников, условимся твердо: мы на это дело без согласия Петербургского комитета не пойдем!

Стоявшие у ступеней памятника матросы загалдели, заговорили разом. В общей мешанине голосов улавливалась, однако, общая мысль: «Для чего ждать, если на кораблях хоть сейчас поднимутся?»