Азеф сурово отчитал Савинкова, за нарушение обязанностей боевика: «ваша обязанность была ждать меня и следить за Плеве». Тут же был намечен план дальнейшей работы. Всю подготовительную работу должны были провести Савинков и Каляев. Едва ли нужно прибавлять, что об этих московских свиданиях Азеф не осведомил Ратаева ни одним намеком.

Во второй половине февраля 1904 г. члены Боевой Организации стали собираться в Петербурге и возобновили работу по наблюдению за Плеве. Азеф сохранял за собою верховное руководство, — обсуждал с ними собираемые ими сведения, давал указания. Если бы полиция вела за ним внешнее наблюдение, выследить всю Боевую Организацию ей не представило бы большого труда. Азеф это понимал, а потому в сношениях с Ратаевым держал себя так, чтобы иметь возможность в любой момент повернуть фронт и продать Боевую Организацию. В своих ежедневных докладах Ратаеву он перемешивал элементы правды с вымыслом, так, чтобы в будущем он мог этим докладам придать наиболее выгодное для себя толкование, — и, прежде всего, проверял, ведет ли за ним полиция внешнее наблюдение. С этой целью он «почти ежедневно» докладывал Ратаеву о таинственных террористах, которые являются к нему из-за границы с условными паролями. Имен их Азеф, по его заявлениям, не знал, но приметы описывал, по-видимому, в точном соответствии с действительными приметами членов Боевой Организации, охраняя, таким образом, для себя возможность в случае нужды доказывать, что относительно указанных лиц он своевременно предупреждал полицию. Но в тоже время он не давал полиции никаких конкретных указаний, которые могли послужить отправной точкой для ее поисков. Только раз он сообщил, что у него назначено свидание в бане с каким то важным террористом, причем приметы этого террориста совпадали с приметами Каляева. Об этом было доложено директору Департамента, и для наблюдения за свиданием был отправлен сам Е. П. Медников, который считался талантливым сыщиком и заведывал всем делом «наружного наблюдения» в Департаменте: филеров из местного Охранного Отделения по соображениям конкуренции к делу не подпускали. Никаких результатов это наблюдение в бане для полиции не дало: Азеф в баню пришел и мылся весьма усердно, но на свидание с ним туда никто не явился. Так полиция и не получила прямых нитей для установления наблюдения за боевиками, — но за то для Азефа в результате его ежедневных встреч с Ратаевым стало ясным, что полиция в двойной игре его не подозревает и контролирующего наблюдения за ним не ведет. С этой стороны, следовательно, большой опасности не существовало.

Тем временем боевики выяснили дни и часы поездок Плеве для доклада царю. Дорога, по которой он ездил не была известна, и Азеф настаивал на продолжении работы по наблюдению. Но молодым боевикам не терпелось, они рвались в бой и настаивали на том, чтобы покушение было произведено немедленно же: они предлагали напасть на карету министра около дома Департамента Полиции, в котором жил Плеве, — при выезде из него или на обратном пути. Азеф возражал против этой торопливости, указывая, что около дома министра полицейская охрана более тщательная, а потому больше шансов на арест террористов в результате случайного внешнего наблюдения. Молодежи доводы эти казались недостаточно основательными: она уже видела эту охрану и считала, что покушение вполне возможно.

Азефу ничего не оставалось, как дать свое согласие:

«Хорошо, — заявил он им, — если вы этого хотите, попробуем счастья!»

На совместном совещании была намечена подробная диспозиция. Покушение назначили на 31 марта, — всего через несколько дней после совещания, на котором было принято это решение.

В этом последнем обстоятельстве скрывалось самое большое неудобство для Азефа: он имел полное основание опасаться, что если покушение состоится в такой непосредственной близости от периода его пребывания в Петербурге, то полиция, при всей ее доверчивости, может заподозрить неладное. Ратаева в это время в Петербурге уже не было, — по делам службы ему пришлось спешно выехать в Париж, причем он перед отъездом передал Азефа в распоряжение лично директора Департамента, Лопухина. Верный своей общей тактике, Азеф направился на квартиру к последнему, — для того, чтобы еще раз прощупать почву и в тоже время перестраховаться от возможных в будущем подозрений. В качестве предлога Азеф выбирает сообщение об якобы подготовляемом революционерами покушении на Лопухина в отместку за аресты. Такого покушения никто не готовил, — но не весь рассказ о нем Азефа был чистым вымыслом: всю организационно-техническую сторону покушения Азеф изложил, в общем, правильно, следуя только что им разработанному плану покушения на Плеве; было указано тоже самое место покушения, — около дома Департамента, на Фонтанке; названы бомбы, как орудие покушения. Только вместо имени Плеве он поставил имя Лопухина, — и не назвал ни имен участников, ни времени, на которое покушение было назначено. Попутно Азеф поставил вопрос о прибавке ему жалованья. Возможно, что Азеф прибавил бы к своему рассказу и еще кое-какие детали, — если бы к его просьбе о жалование отнеслись с большим вниманием. Но этого не случилось: то ли Лопухин заподозрил Азефа в своего рода вымогательстве (связь между просьбой о прибавке и раскрытием заговора против того, от кого зависело решение вопроса о прибавке, действительно была слишком очевидна), то ли он действительно решил наводить экономию на расходовании полицейских денег, — только к просьбе Азефа он отнесся больше чем холодно, хотя и не ответил прямым отказом, обещав снестись предварительно с Ратаевым. Дело явно откладывалось в долгий ящик. На этом закончился визит.

Непосредственно после этого разговора Азеф покинул Петербург. С членами Боевой Организации он условился встретиться после покушения, 4 апреля, в Двинске, но поехать он предпочел не в Двинск, а заграницу: сначала он сообщил Гоцу о предстоящем покушении, — вместе с подробным изложением своих сомнений. Затем явился в Париж к Ратаеву. Таким путем он перестраховывал себя на все стороны, — от всех возможных обвинений. Если бы полиция воспользовалась его указаниями относительно подготовки покушения против Лопухина и организовала бы внимательный надзор за подходами к зданию Департамента, она могла бы натолкнуться на боевиков, готовивших покушение против Плеве. Заслуга этого ареста в глазах полиции принадлежала бы ему, Азефу, — но в глазах террористов подозрение на него пасть не могло бы: он был как раз тем, кто указывал на эту опасность задуманного предприятия; его не послушались, — в этом и беда; из допросов же стало бы ясно, что о покушении на Плеве полиция и не подозревает, — что она предполагает, будто имеет дело с планом покушения против Лопухина. При самой настороженной подозрительности пришлось бы арест объяснить внешним наблюдением. Если же полиция окажется невнимательной и, несмотря на предостережение Азефа, покушение против Плеве же состоится как раз у здания Департамента, то у Азефа заранее подготовлено объяснение: о том, что какое то покушение готовится, он предупреждал и даже точно указывал, в каком месте оно намечено; он только не знал, против кого оно направлено, — в детали плана он не был посвящен, а, впрочем, возможно, что в последнюю минуту план был изменен, — после того, как революционеры в процессе подготовки установили, что можно убить не Лопухина, а самого Плеве. В глазах же революционеров удачное покушение против Плеве, совершенное отрядом Азефа, все равно было бы поставлено в заслугу больше всего ему: все знали, что без него неопытные боевики испугались и разбежались из Петербурга, и что только он своим авторитетом вернул их на места и заставил продолжить работу…

Игра была рассчитана тонко, — и Азеф при всех ее исходах оставался в чистом выигрыше.

В беседе с Ратаевым Азеф сообщил о своем визите к Лопухину, — и в ответ несомненно узнал от него, что запроса о прибавке ему жалованья из Петербурга не поступало. Лопухин не собирался ее делать. Тем временем прошло 31 марта. Покушение почему то не состоялось, но зато не было известий и об арестах. Полиция явно не могла, несмотря на все намеки, поймать неопытных молодых боевиков, которые целой стаей бродили вокруг здания Департамента, непосредственно под носом у многочисленной и разнообразной охраны. Не трудно понять, какие настроения владели теперь Азефом: с дураками, которые ничего не понимали в деле полицейского сыска и к тому же так скупились на прибавки, конечно, не имело никакого смысла церемониться.