Антоний Слонимский, поэт и самый влиятельный тогдашний театральный критик, чья семья приняла католическую веру, писал: «Перед нами прекрасная театральная труппа — «Атенеум», чудесный актер — Ярач и обаятельный автор — Корчак. Однако вместе они сотворили неудачную мешанину. Корчак хочет разрешить все тяжелейшие проблемы современного мира за два часа болтовни. Он много говорит о Боге, но никому не известно, христианский ли это Бог, языческий или еврейский».

Другой критик, сравнивая пьесу с произведениями известнейших польских драматургов Зигмунта Красиньского и Станислава Игнацы Виткевича, назвал персонажи философствующими умалишенными в космических муках, людьми, которые приняли бремя безумия, чтобы спасти миллионы своих собратьев… «Если бы этих умалишенных удалось принудить к поступкам, заставить их хоть что-нибудь делать, могла бы получиться интересная современная пьеса». Правый критик, всегда готовый обрушиться на еврейского драматурга, посетовал: «Януш Корчак (Гольдшмидт) утверждает, будто большинство сумасшедших смеются над нашим обществом. Он критикует армию и занимает антиправительственную позицию».

Варшава, которую ее жители считали «смеющимся городом», не была склонна к тому, чтобы ее развлекали философствующие сумасшедшие. Спектакль был снят с репертуара после пятьдесят первого представления и совсем недолго продержался во Львове. Когда в газетном интервью Корчака спросили, намерен ли он напечатать свою пьесу, он ответил, что считает ее незавершенным наброском и надеется еще поработать над ней. Но Игорь Неверли вспоминает, что Корчак был очень удручен невосприимчивостью к его идеям. Только много позже стало ясно, что сумасшедший дом отражал мир, каким он был перед Второй мировой войной, а полковник, который требовал сжигать книги и без всякой пощады вешать всех изобретателей, идеалистов, евреев и парламентариев, сильно напоминал сумасшедшего, который написал «Майн кампф».

Если создание «Сената сумасшедших» было способом привести в порядок вырвавшуюся из-под контроля Вселенную, то «Правила жизни», которые Корчак писал одновременно, должны были снабдить подростков способом, как упорядочить свой собственный мир. Написанная второпях («Я бы разорвал рукопись, если бы хоть на секунду от нее оторвался»), книга предлагает советы, как разбираться с противоречивыми указаниями, которые получаешь от родителей, учителей, братьев, сестер и друзей. Идею книги ему подсказало письмо от мальчика, в котором говорилось: «Ребята вроде меня чувствуют себя озлобленными и несчастными, потому что мы не знаем правила жизни».

Заголовок, вероятно, был вдохновлен «Правилами жизни» Льва Толстого. Однако содержание кажется порождением книги, которую Корчак только что кончил, — «Право ребенка на уважение», где он объяснял: «Ребенка следует воспринимать как иностранца, не понимающего язык объяснений к городскому плану, не имеющего представления о законах и обычаях. Иногда ему нравится знакомиться с достопримечательностями без гида, и когда он сталкивается с затруднениями, то задает вопросы, чтобы получить информацию и совет. Ему необходим гид, который будет отвечать на вопросы вежливо и обстоятельно».

Вот он и создавал такого гида. Доверяйте собственному восприятию, говорит он своим юным читателям. «Каждый человек несет в себе целый мир, и всякая вещь существует двояко: во-первых, такой, какая она есть, а во-вторых, такой, какой человек ее воспринимает с помощью глаз и других органов чувств».

Вы должны мечтать по-своему, но и быть готовыми принять жизнь такой, какая она есть. «Один день бывает счастливым, а другой — грустным. Иногда тебе все удается, а иногда — нет. Иногда светит солнце, а иногда идет дождь. Что тут можно сделать?»

И следовательно, каковы же правила жизни? — задает он вопрос. Каждый человек должен найти их для себя сам. Секрет в том, чтобы не опускать рук из-за ошибок и быть честным. «Люди особенно любят того, кто искренен, ищет справедливости и считается с другими».

Несколько лет спустя Корчак опубликовал еще одну книгу Для детей — приключенчески-плутовскую историю «Волшебник Кайтус». Он посвятил ее озорным мальчишкам, которым трудно самим исправиться. «Жизнь подобна странному сну, — объяснил им Корчак. — Но для тех, кто обладает силой воли и хочет помогать другим, сон этот может стать прекрасным, даже если путь к цели извилист, а твои мысли неясны».

Кайтус — один из тех неуемных мальчишек, к которым Корчак особенно благоволил. Внезапно обнаружив в себе дар волшебства, он творит хаос, заставляя людей ходить спиной вперед, переводя часы, устраивая трамвайные заторы. Ему приходится выдержать много испытаний, прежде чем он выучивается употреблять свой дар разумно. Наихудшее испытание — заключение в башне замка злого колдуна. Кто-то из сирот, на которых Корчак проверял эту главу, ухватил его за руку и закричал:

— Это ужасно!

— Но сказки о колдунах всегда страшные, — успокоил его Корчак.

— Да, но это совсем другое, — сказал мальчик с содроганием.

А ночью мальчика мучили кошмары, и Корчак вычеркнул все, что его напугало. Книга вышла с пробелами на многих страницах этой главы и с объяснением, почему страшные места были изъяты.

Испытания Кайтуса не кончаются, когда ему удается спастись из замка колдуна: он вынужден превратиться в собаку, чтобы научиться смирению. Когда он становится достойным вновь обрести человеческий облик, ему приходится стать свидетелем людских страданий в больницах и тюрьмах Китая и Африки. На пути в Край Эскимосов Кайтус слышит голос из могилы бесстрашного героя: «Будь дисциплинирован, будь мужественным!» И он клянется: «Я буду!»

Кайтус был последним польским мальчиком, сотворенным воображением Корчака, — героем, который должен научиться мечтать смело, но не безумно. После этого будут только польско-еврейские мальчики — вроде Гершкеле в «Трех путешествиях Гершкеле», которые мечтают о Земле обетованной.

Глава 22

ПАЛЕСТИНА

В 1929 году мысли Стефы были поглощены Палестиной, потому что ее любимая стажерка Фейга Липшиц собралась эмигрировать туда и жить в Кибуце. Поддавшись соблазну поехать с ней на несколько месяцев, чтобы помочь ей устроиться, Стефа обучила нескольких помощниц, распределив между ними сотни мелочей, которыми всегда занималась сама. Она даже приняла меры на случай, если с ней на Святой земле что-нибудь случится, — повесила записку на внутренней стороне дверцы своего гардероба: «Дети, после моей смерти не плачьте, а идите в школу. Свое тело я жертвую науке».

В последнюю минуту она все-таки решила не ехать с Фейгой, потому что состояние ее матери ухудшилось. По странному совпадению первое письмо Фейги из Палестины пришло в день, когда мать Стефы умерла. «Я была бы очень несчастна, если бы уехала с тобой, — ответила она Фейге. — Ты знаешь, как много значит мать. Но теперь я свободна и могу строить планы. Брату с сестрой я не нужна, а приют прекрасно на время обойдется и без меня».

Смерть матери опустошила Стефу эмоционально и усилила ощущение собственной смертности. «У меня достаточно мужества сказать себе, что сорок четыре года — это начало старости, — писала она Фейге. — Я измучена, а мои нервы все еще истерзаны войной. Мне надо найти работу поспокойнее. Я устала и очень одинока. — И, словно это никак не связано с ее утомлением, Стефа добавляет как бы между прочим: — Доктор затворился у себя наверху — собственно говоря, он пишет новую книгу. Без него очень нелегко».

Стефа не могла знать, как встревожит Фейгу письмо, повещающее о ее визите. Жизнь в кибуце Эйн-Харод, за восемь лет до этого основанном на севере тремя сотнями молодых сионистов из России, оказалась куда более примитивной и опасной, чем предполагала Фейга. Она представить не могла Стефу в этой бесплодной местности, сжигаемой беспощадным солнцем и подверженной периодическим нападениям арабов.