— Кстати, Фима, — прервал Назаров. — Отметь: сам Волков. Счета. Связи в коммерческих структурах. Жена, дети, родственники.

— Вы думаете?..

Назаров неопределенно пожал плечами.

— Я знаком с Волковым. Он сыграл важную роль в подавлении и первого, и второго путча. Человек долга. Я бы даже добавил: человек чести. Но что он вкладывает в эти понятия? Не помешает проверить.

— Сделаем, — кивнул Губерман.

— Кому подчиняется Волков? — спросил я.

— Фактически — тем же людям, о которых мы говорили, — ответил Назаров. — Ни их фамилии, ни должности вам ничего не скажут. Их знаю я, и этого достаточно, — повторил он. — А теперь, Сергей, припомните — слово в слово — то, что вам сказал сегодня ваш куратор полковник Голубков.

Я повторил.

Назаров надолго задумался, а затем кивнул:

— Это и есть на данный момент самая важная информация. Когда вы с ним встречаетесь?

— Завтра в восемь утра.

— Скажете, что операцию перемещения начнете через два дня. А исчезнуть мы должны завтра утром.

— Я прикажу охране сегодня всю ночь быть на ногах, — предложил Губерман. — И стрелять без предупреждения.

— Не помешает, — согласился Назаров. Еще минут через сорок, когда основной план был намечен, Назаров поднялся.

— Голова побаливает, — признался он. — Уточните с Фимой схему связи. А я пойду прилягу… Я не сомневаюсь, Сергей, что вы и ваши друзья люди смелые и знаете свое дело. Но вот что я вам скажу. В юности я служил матросом на подводной лодке. И было замечено, что большая часть аварий происходит не во время похода, каким бы долгим и сложным он ни был, а в тот момент, когда лодка возвращается домой. Иногда прямо у входа в гавань. Не знаю, как сейчас, но в мое время командиры лодок объявляли при подходе к базе повышенную боевую готовность. Помните об этом.

— Мудрое правило, — согласился я.

Да, правило мудрое. И Назаров был, конечно, мужик не из тех, кто…

А это еще что за хренота?!

Из поперечного проселка, скрытого какими-то строениями вроде птицефермы, словно бы выпрыгнул грузовик с десятиметровым прицепом и стал как вкопанный, перегородив трассу. При нашей скорости в сто с лишним кэмэ… Я только и успел заметить, как замелькали на руле мощные волосатые руки Трубача. «Ситроен» перелетел через кювет, прошил с десяток загонов и какой-то курятник, обогнул грузовик справа, снес бампером километровый бетонный столб, подпрыгнул на бордюрном камне, словно наскочив на противотанковую мину, и ухнул всеми своими баллонами на асфальт трассы, как неточно зашедший на посадку тяжелый транспортник.

— Я его, суку, сейчас! — рявкнул Трубач, выравнивая машину и перебрасывая ногу с газа на тормоз.

— Жми! — заорал я. — Жми, Колюня! Жми!

Не знаю, что сильней на него подействовало — мой вопль или необычное обращение «Колюня», — но он вмял педаль газа в пол, «строен» рванул так, будто набирал скорость для взлета.

— А что такое? Что такое? — завертел Трубач головой, но тут и сам услышал легкие такие пощелкивания о борта и обшивку кабины — будто камешки кто-то кидал. Но это не камешки кидали, а поливали нас из «калашей» или «узи» — сзади, вдогон. Когда и до Трубача это дошло, он прямо рот от изумления раскрыл. — Что за фигня, Пастух?! Мы этого не заказывали! Мы где?

— В Болгарии, — ответил я. — Не отвлекайся, жми!

— Надо же! — изумился он. — А я уж думал — в Чечне!

И было чему изумиться. Братская Болгария, бывшая народная, социалистическая, мирное предвечерье, пустое приморское шоссе, рыбацкие фелюги, впаянные в зеленоватое, в белых барашках море, подступающее справа к шоссе, тихие овечьи отары на выжженной летним солнцем степи. Каким же недоразвитым художественным вкусом нужно обладать, чтобы устраивать здесь засады в духе американских боевиков!

В боковое зеркало я увидел, как из-за курятника, над которым еще стоял столб пыли после того, как его насквозь прошиб наш «ситроен», выскочил какой-то черный джип с хромированными защитными дугами и устремился вслед за нами, плюясь вспышками автоматных очередей и одиночными пистолетными выстрелами. Верхний люк джипа открылся, в нем появилась голова, а затем некое сооружение с двуногой сошкой, такое до боли знакомое сооружение, которое не могло быть не чем иным, кроме как легким пулеметом. Но я не успел угадать конструкцию — боковое стекло разлетелось от прямого попадания пули.

— Ничего себе! — заметил Трубач и включил форсаж.

Ходовые характеристики нашего «строена» были такие, что хоть выпускай его на международное ралли Париж — Дакар. Но и горючку он жрал так, что каждые три-четыре сотни километров нам придется причаливать к комплексам «Интертанков», симпатичным таким сооружениям, где, кроме заправки, всегда есть кафе, мехмастерские, души и даже небольшие отели. И заливать в ненасытную утробу приходится не соляру, а высокооктановый девяносто восьмой и желательно «бляйфрай», а литр его стоит почти полтора бакса. Из-за этого при покупке прижимистый Боцман целый скандал устроил, но времени искать дизельный грузовик у нас не было. Так что на всякий случай, про запас, мы купили и загрузили в кузов двухсотлитровую шелловскую бочку бензина, и сейчас воспоминание о ней заставило меня подскочить так, словно бы в задницу ужалила оса.

Я высунулся в окно: расстояние между нами и джипом сокращалось.

— Не давай ему нас обойти! — крикнул я Трубачу и рванулся в спальный отсек кабины. Док дрых себе в подвесном гамаке, а Боцман, разбуженный тряской, сидел на матрасике и спросонья никак не мог понять, что происходит. Отсек соединялся с фургоном небольшой дюралевой дверью, я пинком раскрыл ее и вывалился в кузов, лихорадочно размышляя, чем бы прикрыть эту проклятую бочку. Попадет в нее шальная пуля — все, сгорим, как рождественская шутиха. Но в фургоне, как на грех, не было даже какого-нибудь деревянного щита, не говоря уж о куске железа. Вообще ничего не было, кроме двух ковров, в одном из которых давеча вытащили с виллы Назарова. И бочка была стоймя привязана проволокой в углу возле кабины — точно чтобы от нас всех не осталось и мокрого места!

— Откручивай! — приказал я Боцману, вывалившемуся в кузов следом за мной, а сам кинулся в конец фургона, с трудом удерживая равновесие на крутых виражах. Ясно было, что джип пытается нас обогнать, а Трубач бросает «строен» из стороны в сторону, загораживая ему дорогу.

Я расшнуровал плотно стянутые половинки тента и выглянул наружу. Джип висел у нас на хвосте, метрах в двадцати, его мотало по всей ширине дороги, водитель выискивал малейшую возможность протиснуться между кюветом и «ситроеном» и вырваться вперед. Малый, торчавший в верхнем люке, припал к пулемету и короткими очередями лупил по нашим колесам.

— Готово! — крикнул мне Боцман и покатил бочку к заднему борту, наваливаясь на нее всем телом, чтобы инерцией не вышибло ее из рук. У меня-то мысль была самая банальная: положить бочку набок. Но план Боцмана, в который я мгновенно врубился, был куда лучше. Даже странно, как это у человека спросонья могут рождаться такие идеи.

Мы притиснули бочку к середине заднего борта, отщелкнули замки и припали к щели, выжидая удобный момент. Он наступил довольно быстро. «Строен» занял правую полосу на шоссе, джип повторил его маневр. Это означало, что впереди появилась какая-то встречная машина. Джип начал подтягиваться, я видел, как водитель джипа даже чуть подался вперед, чтобы не пропустить момент, когда левая полоса освободится и можно будет швырнуть свою машину в просвет. Встречная была уже на самом подходе.

Я крикнул:

— Давай!

Мы навалились на бочку, борт откинулся, бочка грохнулась на асфальт и в нее, как по писаному, врезалась хищная морда джипа. Остальное покрылось мраком, пардон, синим пламенем неизвестности. Я лишь успел краем глаза заметить, как справа мелькнула и снарядом ушла вперед какая-то встречная легковушка, а на том месте, где состоялась встреча джипа с двухсотлитровой бочкой прекрасного шелловского бензина «бляйфрай», возник багрово-дымный шар и из него в стороны и вверх полетели куски металла. И, может быть, не только металла.