Всех в обойму военную втисни, 

Остриги под гребенку одну! 

Мы писали о жизни... о жизни, 

Не делимой на мир и войну.

Как-то Сергей Орлов привел к нам в Лениздат Межирова, приехавшего в Ленинград. Мы познакомились, а потом поехали вместе в Комарово на могилу Ахматовой.

По дороге на кладбище Межиров читал стихи. "Невская Дубровка", "Колпино", "Сипявино"... В стихах звучали не названия населенных пунктов, а рубежи нашей юности, нашего возмужания.

Тогда же возникла идея собрать стихи, написанные Межировым в окопах под Ленинградом, издать их у нас отдельной книжкой. Назвать ее решили "Невская Дубровка". Я написал для нее несколько строчек предисловия.

Книга получилась, как мне кажется, цельной и давала ясное представление о пути, пройденном солдатом и поэтом Межировым. Один только цикл в нем вызывал тревогу. Он не был до тех пор полностью напечатан: редактор усмотрел в стихах нечто несозвучное времени. В частности, вот такие строчки:

Мы под Колпино скопом стоим. 

Артиллерия бьет по своим.

Можно понять противников этого стихотворения: мало ли что бывает на войне, зачем сыпать соль на уже затянувшиеся раны? Но мне хотелось напечатать стихи без изъятия. Не для того, чтобы напомнить об ошибках, свидетелями которых мы бывали на войне. Я думал о юном читателе. В последнее время к нему все чаще и чаще приходят книги, воспевающие воинский подвиг. Это - хорошо. Между тем подвиг - всегда вершина, всегда поступок, вобравший в себя опыт многих, силу всего отряда, в рядах которого мы ведем борьбу. Для того, кто хочет понять природу подвига, готовится повторить его, очень важно знать, что вспышке предшествует долгая работа с кресалом. Я хочу, чтобы мой внук, сидящий в кинотеатре, с восхищением следящий за огненными залпами наших ракет завершавших Великую Отечественную войну, помнил, что была и Невская Дубровка, и "пятачок" на левом берегу Невы.

Впрочем, разве стихи Межирова об ошибках нашего командования? Они - о святой верности солдат своему долгу: "Мы недаром присягу давали", и поэтому "Из окопов никто не уйдет".

Мы под Колпином скопом лежим, 

И дрожим, прокопченные дымом, 

Надо все-таки быть по чужим! 

А она - по своим, по родимым...

Но есть в этом стихотворении и чуть заметная улыбка солдата. Может быть, она не снимает драматизма, по во всяком случае значительно меняет освещение изображенного эпизода:

По своим артиллерия лупит, - 

Лес не рубит, а щепки летят.

Так шутить мог солдат, хорошо знающий, что придет и на его улицу праздник с такой же неотвратимостью, как утро сменяет ночь.

Мы долго прикидывали место в книге циклу, судили, рядили, и, кажется, редактору книги Борису Друяну пришла счастливая мысль: дать циклу название "Десантники". Оно как нельзя точно отвечало содержанию стихотворений и снимало все вопросы по поводу того, как это наша замечательная артиллерия может бить по своим.

С тех пор под таким названием эти стихи печатаются во всех сборниках Межирова. Они никак не противоречат, а, наоборот, усиливают ту публицистическую струю в книгах Межирова, которая ярко проявилась в одном из самых лучших его стихотворений - "Коммунисты, вперед!"

Кляшевский холм

И а свое пятидесятилетие, которое отмечалось в Башкирии как национальный праздник, Мустай Карим пригласил многих друзей.

Мы жили в гостинице и каждое утро, выходя из подъезда, встречали ожидавших нас незнакомых людей. Нет, это были не охотники за автографами. И не просто любители поэзии. Это были люди, для которых с именем поэта связаны явления, далеко выходящие из литературного ряда.

- Спасибо вам за то, что приехали! - сказала мне по-русски немолодая женщина.

Мы разговорились. Она работает в строительной организации.

- Вы любите стихи Мустая? - спросил я.

Женщина смутилась, но потом, глядя мне в глаза, сказала:

- Не знаю. По правде сказать, стихи всегда мне казались забавой. Другое дело - песни. С песней самая длинная ночь - короче, радость - слаще.

- А давно вы знаете Мустая?

- Мы не знакомы.

Наверное, на лице моем было такое удивление, что собеседница моя, по-прежнему старательно и потому несколько медленно выговаривая русские слова, постаралась меня успокоить:

- Не знакомы в обычном смысле. Ведь про писателя не скажешь: "не знакомы", если читал его, если книги его тебя заинтересовали. Я читала книги Мустая Карима...

- И все-таки?..

- И все-таки... Я не знаю, как это лучше сказать...

Мне, башкирке, всю жизнь хотелось хорошо говорить по-русски, читать книги русских классиков не в переводе, а на их родном языке. Мне казалось, что это очень важно для меня. Я как-то сказала об этом своим товарищам и вызвала их гнев. По-моему, они были не правы, но восторжествовала не я, а они. Мне пришлось уйти с работы. И вот на предвыборном собрании я слышала речь Мустая Карпма. Он сказал те слова, которые я не нашла, чтобы ответить своим противникам. С того дня я выбрала Мустая Карима себе в союзники. Читать его не стала чаще. Может быть, только вот в театре смотрю его пьесы. Но то, что он сказал на предвыборном собрании, помогло мне вновь обрести себя.

Разговоров у подъезда гостиницы, в фойе театра, в актовом зале университета, где проходили творческие вечера поэта, было много. Этот запомнился потому, что в нем отразилось что-то очень важное для понимания и самого Мустая Карима, и его творчества. И еще меня удивило, как настойчиво некоторые из наших собеседников звали к себе в гости, на пироги, испеченные специально для этого дня.

Признаться, я не очень верил им, когда заходила речь о пирогах. И все же как-то мы - Михаил Дудип, Расул Гамзатов, Давид Кугультинов и я - пошли в незнакомый дом, где действительно были по-царски встречены. Через минуту-другую чувствовали себя в этой семье если не ближайшими родственниками, то во всяком случае давними друзьями. На этот раз мы пользовались гостеприимством башкирского ученого, кажется, математика, по во всех речах, которые были за столом, я отчетливо слышал голос простой женщины, остановившей меня у подъезда гостиницы.

За столом не было Мустая. В этот день он сам давал обед в честь своих односельчан.

Из аула Кляш, где родился и вырос Мустай, приехали родичи, бывшие соседи - сверстники, их отцы и дети.

С некоторыми из них я был знаком: когда писал книгу о Мустае, несколько дней прожил в Кляше и с той поры мечтаю снова побывать здесь.

Кляш стоит на высоком холме. Дома его сбегают к ручью, в котором по весне старые ветлы полощат свои ветви.

С незапамятных времен в ауле живут отдаленные потомки татар, бежавших от крещения в Башкирию. Они породнились с местными жителями, приняли их традиции, обычаи и обряды. Это - гордые и работящие люди, известные, кроме того, отзывчивым и веселым нравом.

Все здесь настраивает человека на поэтический лад: и тихое журчание родника у Могилы святого, когда-то похороненного под Кляшевским холмом, и весенние состязанья соловьев в березовой роще, и задумчивое озеро Ак-Манай, вода которого в изумрудной оправе лугов издали напоминает драгоценный слиток.