можно сказать, что в подобных случаях Самойлов легко и весело использует любой подручный материал. В том числе - цитаты. Причем замысел от этого в главном не меняется, а получает при воплощении неожиданные повороты и нюансы, диктуемые самим материалом. И раз уже возникла «строительная ассоциация», заметим, что подручный материал связан с рельефом. Одни для того, чтобы построить новое здание, сравнивают с землей старое, выкорчевывают деревья и валуны. Другие вписывают свой замысел в окружающий пейзаж, не нарушая его. Самойлов принадлежит ко второму типу созидателей.

Стройный мост из железа ажурного,

Застекленный осколками неба лазурного.

Попробуй вынь его

Из неба синего -

Станет голо и пусто.

Это и есть искусство.

Но если «вынуть» застекленность «осколками неба лазурного», - станет вовсе пусто. Новый мост и старое синее небо сосуществуют в поэзии Самойлова.

Хочу коснуться двух деталей стиха, которые, на мой взгляд, нельзя назвать заимствованиями.

...Когда, бывало,

Я выбегал из блиндажа

И вьюга плечи обнимала,

Так простодушна, так свежа.

Выделенная мною строчка из стихотворения «Ауч солнца вдруг блеснет как спица» не есть видоизмененная цитата из Пушкина: ни контекст, ни образный, ни ассоциативный ряд не совпадают. И все же какая-то родственная связь с пушкинской строкой для меня несомненна:

Ужели с ним сейчас была

Так равнодушна, так смела?

Полное совпадение метра и ритма, всей структуры стиха!

И второй случай. Из стихотворения «Дом-музей»:

Здесь он умер. На том канапе.

Перед тем прошептал изреченье

Непонятное: «Хочется пе...»

То ли песен? А то ли печенья?

Долгое время я не мог вспомнить, где слышались уже такие необычные рифмы. Потом вспомнилось:

Немного отдохнем на этой точке.

Что? Перестать или пустить на пе?..

Признаться вам, я в пятистопной строчке

Люблю цезуру на второй стопе.

Иначе, стих то в яме, то на кочке,

И хоть лежу теперь на канапе,

Все кажется мне, будто в тряском беге

По мерзлой пашне мчусь я на телеге.

Здесь тоже не может быть заимствования: все о другом и все по-другому.

Видимо, оба места сочинены заново - другого объяснения я найти не могу. Бывает же так, что в разных местах разные ученые открывают один и тот же закон. Или вдруг нас поражает сходство людей, не имеющих прямой семейной связи...

Стихами о Пушкине, как мы видим, далеко не ограничивается у Самойлова обращение к Пушкину. Оно, быть может, наиболее рельефно проступает в произведениях, написанных совсем на другую тему.

Давид Самойлов принадлежит к поколению сороковых годов.

И он прежде всего «отголосок своего поколения»⁴². На войне или в связи с войной не только складывались личные, часто трагические судьбы, но возникали общие нравственные проблемы, определявшие лицо поколения. И, хотя война давно ушла в прошлое, некоторые из этих проблем не потеряли свою остроту для следующих поколений.

«Старик Державин».

Это название заимствовано из VIII главы «Онегина»:

Старик Державин нас заметил

И, в гроб сходя, благословил.

Множественное число - «нас» относится, как читатель помнит, к Пушкину и его музе, явившейся поэту в садах лицея.

Стихотворение Самойлова начинается с нарочитого противопоставления, в котором ироничность тона, столь свойственная автору, смешивается с некоторой грустью:

Рукоположения в поэты

Мы не знали. И старик Державин

Нас не заметил, не благословил...

«Мы» - это, очевидно, тоже я и моя муза. За этими тремя строками как будто скрывается настораживающее самонадеянное сравнение себя с лицейским юношей и дерзкое сетование на то, что «мы» обделены благословением великого старика.

Настороженность исчезает, как только мы прочитываем следующие затем строки:

В эту пору мы держали

Оборону под деревней Лодвой.

На земле холодной и болотной

С пулеметом я лежал своим.

Это не для самооправданья:

Мы в тот день ходили на заданье,

И потом в блиндаж залезли спать...

Этим неожиданным поворотом автор снимает вопрос о своей какой бы то ни было поэтической одаренности, не о ней вообще речь. Дело, оказывается в том, что мы, как рядовые солдаты, просто не могли явиться под благословенье, даже если бы нас и призвали: мы с музой вместе с другими разведчиками были заняты войной. Не в переносном, поэтическом, а в самом прямом значении слова: лежали у пулемета, ходили на задание.

Но несмотря на тяжесть войны, жизнь не останавливается. Не останавливается и поэзия. Лира не может остаться без хозяина, иначе в каком-то смысле прервется связь времен. Патриарх поэзии понимает это лучше, чем смертельно усталые юнцы, бездумно и безответственно спящие в блиндажах:

А старик Державин, думая о смерти,

Ночь не спал и бормотал: «Вот черти!

Некому и лиру передать!»

И тут вопрос переводится в совершенно иную плоскость. Самойлова как бы не интересуют чисто поэтические достоинства того или иного претендента на лиру, освященную именами Пушкина и Державина. Достоин ли претендовать на нее даже и одаренный человек, который может явиться на церемонию вручения вовремя, без опоздания, потому что он не лежит сейчас «на земле холодной и болотной», не занят на передовой? Вот вопрос, поставленный поэтом своего поколения. Отвечает сам старик Державин:

А ему советовали: «Некому?

Лучше б передали лиру некоему

Малому способному. А эти,

Может, все убиты наповал!»

Но старик Державин воровато

Руки прятал в рукава халата,

Только лиру не передавал.

По ночам бродил в своей мурмолочке,