Пока у интендантского капитана с мясом срывали петлицы со знаками различия, фабрикант ползал по помосту на коленях и, заламывая руки, умолял не конфисковывать уж все его имущество, иначе четверо его детей пойдут по миру.

— Об этих последствиях думать тебе надо было раньше, когда только собрался пить кровь имперских солдат, и пособничать врагам империи, — громко возразил ему прокурор, чтобы его реплика дошла до самых задних рядов нашей строевой коробочки.

Саму казнь описывать не буду. Нет в ней ничего эстетического. Скажу только, что нас заставили досмотреть все до конца, пока у повешенных не закончились конвульсии. И только тогда строем повели со стрельбища на обед, который после казни мне в рот не полез. Хотя многие мои сослуживцы рубали обед, как ни в чем не бывало. Аж писк стоял за ушами.

Я прекрасно понимал, что данный спектакль с выездным заседанием военно — полевого суда был рассчитан на осознание солдатами той мысли, что власть, высшая власть в империи, неустанно о них заботитьсяи ждет от них ответного чувства на поле брани. И тут же подумал, что для вящего закрепления эффекта требовалось еще расстрелять перед строем дезертира, но видимо такового не оказалось у организаторов под руками. Мне не было жалко этих аферистов, но все же… все же какое‑то чувство гадливости это действие в моей душе оставили. Не знаю, как у других… Никто своими переживаниями с соседями не делился, демонстрируя знаменитую в империи рецкую молчаливость. Тут надо либо патриотические лозунги орать, либо молчать в тряпочку.

Однако сухие формулировки Дисциплинарного устава приобрели свою выпуклость.

5

Главная площадь Втуца — наконец‑то я узнал, как называется этот город — непритязательно названная Плац — майор, приняла нас празднично.

Чисто вымытая брусчатка.

Цветочные гирлянды вьющиеся по балконам плотно забитыми любопытствующей публикой.

Трепещущие флаги империи и Реции.

Колокольный звон.

Нарядно одетые горожане. Многие в народных костюмах.

Все же Втуц столица большой провинции империи, бывшей феодальной марки. И последний маркграф Реции почтил сегодня нас своим присутствием, сидя в резном кресле на задрапированном тканью патриотических цветов временном помосте. Он сегодня в пышном генеральском мундире и черной лакированной каске украшенной на макушке золоченым орлом и 'буденовскими' усами на лице, только седыми, представляет здесь особу императора и от его лица принимает у рецких добровольцев присягу, превратив эту церемонию в праздник для всего города.

А вот призывники примут присягу в рабочем порядке в казармах. Им праздника не положено. Заметил я уже, что каждая мелочь тут работает на поощрение добровольчества в следующем поколении солдат. Казалось бы, какая разница, где присягать, но… возможность покрасоваться в парадном мундире перед родственниками дорого стоит. Тем более что присягнувший доброволец, хотя еще не гражданин империи, но уже не подданный императора, а его слуга. Статус! А к статусу, как я понял за месяц обучения, тут трепетно относятся. Человеку свойственно стремиться к тому что его возвысит над толпой. Древний Рим был грозой всего мира, когда служба в легионе давала ветерану права полного римского гражданства. А вот когда император Каракалла ради повышения сбора налогов все население Римской империи сделал гражданами, то начался закат не только империи но и всего римского мира. Массам не к чему стало стремиться.

Даже то, что нам выдали парадную форму, а призывники отправятся в маршевые роты в полевой, резко показывает разницу в нашем положении и чуется мне, что это может нам — добровольцам, это еще аукнуться по службе мелкими подлянками от призывников. Зависть очень нехорошее чувство, но такое естественное для человека.

После выездного военно — полевого суда нас два дня с утра до вечера сурово гоняли с ружейными приемами, предписанными при принятии присяги с оружием в руках. И ничего так вбили за столь короткий срок несколько движений до автоматизма. Скорее всего, наложилось кумулятивно на прошлый месяц интенсивного обучения. Шагистике тут придают первостепенное значение.

Когда мы — наша рота и еще две, проходившие курс молодого бойца в других лагерях, промаршировали взводными колоннами по главной улице на Плац — майор, то вся толпа горожан и на площади, и по тротуарам улицы устроила нам бурную овацию как оперным примадоннам в театре. Не скрою, такое внимание было приятно. И это мне… А каково ребятам с глухих горных хуторов? Тех просто перло от чувства собственного величия, аж штыки слегка закачались над строем.

За спиной кресла маркграфа на помосте стоял весь городской и провинциальный бомонд.

Перед помостом строй нарядных барабанщиков в высоких киверах с красным плюмажем.

Звучит горн, призывая всех к тишине.

Под мерный рокот барабанов знаменная группа из трех рослых офицеров выносит знамя империи и четким шагом направляется к нам. По обе стороны знамени офицеры с саблями наголо, готовые рубить любого покусившегося на святыню.

Началась сама церемония.

Знамя останавливается перед каждым взводом.

И мы по очереди выходим к нему. Делаем четыре приема ружьем — выданным каждому, но только на один день старым длинным капсюльным карамультуком с трехгранным штыком с положения 'на плечо' через положение 'на караул' к положению 'к ноге'. Встаем на одно колено, отводя праву руку с оружием в строну. В левую руку берется край знамени, и произносятся слова присяги.

— Я, Савва Кобчик с горы Бадон, добровольно вступая в имперскую армию клянусь отдать все свои силы, а если потребуется то и саму жизнь служению нашему отечеству и его императору Отонию Второму. Я торжественно обязуюсь, как слуга императора исполнять все приказы и распоряжения начальников, каковых сочтет поставить надо мной мой император.

Краткая тут она, и что мне удивительно, нет в ней совсем суицидального обещания самопокараться в случае измены. Измена добровольца тут даже в принципе не предусматривается. Пасторальное время.

После чего поцеловав край знамени, встаю обратно в строй. Теперь я полноценный солдат. Со всеми вытекающими.

И тут же к знамени выходит следующий доброволец.

И все. Никаких подписей от нас не требуется. Человеку, который имеет честь, тут верят на слово.

Долгая эта церемония принять индивидуальную присягу от каждого из почти четырехсот новобранцев. Но когда‑нибудь и она заканчивается.

Краткая напутственная речь маркграфа, напирающего в основном на то, что мы не должны осрамить Рецию. И увеличить количество граждан в провинции. Особо бывший всесильный феодал обратился к горцам.

— Я знаю, что вы, дети наших прекрасных гор, ни сколько по своей воле, сколько в силу сложившихся обстоятельств не умеете ни читать, ни писать. Так используйте же годы службы в армии, чтобы освоить грамоту. Больше такой возможности сделать это бесплатно у вас не будет. Потому как военная служба не вечная, а родина, наша родина, наша возлюбленная Реция очень нуждается в грамотных людях в наше стремительное время развития прогресса. Помните это. И пусть осияет вас своими крылами Победа. Рецы на протяжении всей истории были грозой любых врагов. Не посрамите же славу своих предков.

И нас под барабанный бой отвели обратно на сборный пункт, где накормили праздничным обедом.

Перед обедом объявили нам увольнительную до завтрашнего вечера, точнее до вечерней поверки.

— Кому негде в городе спать, может вернуться сюда, в свою палатку и с утра снова отгуливать свой законный отдых, — закруглил свою речь фельдфебель. — Разойдись!

Народ и ломанул сразу в ворота, прямо из оружейки, куда сдавал карамультуки.

Я же по своей крестьянской сущности решил не шибко тратиться в городе и на обед пошел. И не прогадал. Обед был выше всяческих похвал. С вином! И пирожными!!! А народу за столами… Из моего отделения всего три человека из дюжины, но которые чувствовали себя как члены одной масонской ложи, обмениваясь понимающими взглядами.