— Надень, Савва, наверху будет очень ветрено и холодно, — предупредил меня Плотто, подавая такую маску. — Лицо обморозить, как нечего делать.

С собой на испытания взяли три пулемета. Два 11–мм 'Гочкиз — А', причем с одного я снял воздушный радиатор, памятуя, что в моем мире их даже с Люисов снимали. Вот и сравним. И один 6,5 мм 'Гочкиз — Р'. Поскольку для крупнокалиберных боезапас ограниченный, особенно зажигательных пуль.

Оба 'крупняка' были стационарно установлены по бортам гондолы. А для ручника поставили временные хомуты креплений. Плохо только то, что брезентовый гильзосбоник на ручной пулемет не предусмотрели. Гильзы разлетятся по всей гондоле — как бы ноги не переломать на них.

Кроме того дирижабль нес как всегда полный комплект бомбовой нагрузки. Из новинок подвесили четыре 150–килограмовые бомбы с экразитом переделанные из старых 13–дюймовых морских снарядов. Остальные привычные уже 50–килограмовки.

Встречный ветер, дико завывая, сильно дул в открытые амбразуры пулеметов и пробирал даже сквозь меховую одежду. На высоте километра было не меньше минус двадцати. А чапать нам до Щетинпорта около двух часов. Крейсерская скорость у 'Черного дракона' где‑то сто километров в час. На форсаже сто двадцать.

Шибза с нами не было. На таком морозе его аппаратура отказывалась работать. Так что воздушная разведка велась по старинке — карандашом и блокнотом, которые летуны как‑то умудрялись держать в толстых меховых рукавицах. У меня не получалось. Обратил внимание на этот факт Плотто.

— Вит, а не лучше было бы прикрепить складные столики к бортам? Удобнее было бы.

— Как в железнодорожном купе? — уловил мою мысль фрегат — капитан.

— Ну, типа того. Только облегченные. И резинку блокнот прихватить, чтобы не ерзал.

— Каучук не пойдет, лопается на морозе. Пробовали уже.

— А карта?

— Карта, да. С ней неудобно. Мы ее на столик над фотоаппаратом закрепили. Потом переносим данные с блокнотов. По очереди. Ты, Савва, осматривайся пока… Небось все забыл уже, — из отверстия в черной маске раздается у Вита даже не смех, а какой‑то сухой хрип.

Да… Чего тут осматриваться. Под нами только лес и болота. Жутко нудный пейзаж.

Летуны, похожие на пингвинов все по своим местам стоят. Один я не пришей рукав… Мое дело сегодня стрельба по воздушной цели. Но боюсь, что пока мы царский дирижабль в небе повстречаем, я весь успею вымерзнуть как мамонт.

Попробовал что‑либо изобразить карандашом в блокноте, но не рассчитал нажима и сломал грифель.

Стоящий рядом летун (из‑за масок не понять кто, а знаков различия на этих меховых комбинезонов не было) заметив мое замешательство, указал на полотняные карманы в бортах для сломанных карандашей и полотняные же газыри для заранее очиненных. Ловко это они придумали.

Взял новый карандаш и написал в блокноте, осторожно нажимая на грифель: 'цанговый карандаш'. Вот что им действительно нужно. Простая вещь, можно сказать примитивная механика. Пружинка может быть бронзовой. Вернусь накатаю заявку на изобретение.

Еще на шаровую опору для пулемета — не дело это, когда в щели дует с дикой силой. Гондола дирижабля должна быть герметичной, насколько это возможно и с подогревом чем‑то типа большой калильной лампы. О! Еще одна заявка.

А всего три — считая шаровую опору для пулемета. Можно сказать уже результативно слетал.

Хвост дирижабля окутался белым облаком от выхлопа паровой машины, из кормовой гондолы назад выведена труба загнутая вниз, чтобы несгоревшие искры на оболочку не попали. Хотя какие могут быть искры, когда работает машина на газе. Но все равно выброс из трубы горячий. В этом белом облаке ходовой пропеллер угадывался только по видимым завихрениям.

— Вит, — отвлек я командора от созерцания непонятно чего — внизу по — прежнему снег, хвойный лес и болота.

— Ну? — повернулся он недовольно, как будто я его действительно от чего‑то важного оторвал.

— Глянь в хвост.

— Не обращай внимания. На морозе всегда так.

— Пропеллер не обледенеет?

— Обледенеет. Скорость упадет до восьмидесяти километров в час. Но это не принципиально. Мы же не на гонках.

— Вижу берег! — крикнул боцманмат с руля горизонтальной наводки.

— Савва, мне сейчас совсем не до тебя, — выговорил мне Плотто. — Смотри сам. Запоминай.

Морской берег выглядел как горный хребет нагромождением льда на дюнах, а вот само море было чистым и спокойным. Солнечные блики лениво отражались от пологих волн. В воздухе заметно посвежело, точнее сказать помокрело… В общем, влажность заметно повысилась.

— На горизонте, держать нос на нуле, — громко приказал Плотто.

— Есть, командор, — отозвался рулевой с левого борта.

— Высота? — снова командор сделал запрос.

— Восемьсот, — немедленно последовал четкий ответ из‑за моей спины.

'Восемьсот? Это метров', — догадался я.

— Температура за бортом?

— Минус пятнадцать.

— Добро. Курс ост, — и повернулся ко мне. — Запоминай, Савва, над морем всегда теплее, чем над сушей, если только нет шторма.

По морю милях в двадцати от берега, отчаянно дымя некачественным углем, уходил на северо — запад конвой из четырех больших пароходов. Не меньше пяти тысяч тонн водоизмещением. Их охранял всего один трехтрубный крейсер второго ранга с открыто стоящими орудиями на верхней палубе.

— Бомбить будем? — спросил я командора с подначкой.

— Нет. Только бомбы зазря тратить. Пустые они идут, — спокойно ответил Вит, — глянь, как высока ватерлиния даже отсюда видно без бинокля. На таких корытах обычно снаряды подвозят островитянам. Идем к городу. Вот поэтому я и не люблю морскую разведку. Видеть — видишь, а вот передать эти сведения никакой возможности у нас нет. Вот если бы было что‑нибудь типа беспроволочного телеграфа… — мечтательно произнес командор.

— Почему нет? — ответил я. — Вполне возможно такое. Даже на тех электрических батареях, что у нас есть. Искровой принцип. Правда передать можно будет только два знака, одинарный и двойной, — и постучал по обшивке, демонстрируя, — точка, тире, точка, тире… Язык специальный придумывать придется. А технически нет ничего невозможного.

— Хм… Я даже знаю, кого надо навьючить этой проблемой, — пробормотал Плотто скорее для себя, чем отвечая мне.

Интересно, кого это командор назначил местным Поповым? Но любопытствовать не стал. Мое дело идею кинуть, потому, как сам я это дело точно не потяну. Для меня все, что касается радио, проходит по категории колдовства и шаманства.

— Что‑то нашего флота совсем не видно, — произнес я с осуждением, отвлекшись от прогрессорства.

— Щетинпорт для нашего флота второстепенная цель. Тем более что армия опять закопалась в землю и сидит в траншеях вяло постреливая. Вот на западном фронте там да, как коляски по проспекту транспорты по проливам ходят. Там капитаны себе тоннаж зарабатывают и кресты по потопленному тоннажу согласно указу императора.

И тут же прикрикнул на рулевых.

— Держать нос на нуле!

— Что с носом не так?

— Да лед на нем нарастает сильнее, чем на других местах оболочки. Тянет вниз.

— Не боишься обледенения?

— Расчеты показывают, что подъемной силы нам хватит даже на полное обледенение оболочки. Вот только потом соскребать на земле его замучаются матросики.

— А балласт не замерз?

— Нет. Вместо воды в мороз я использую мелкий щебень. Дворницкий такой.

— Почему не песок?

— Песок, сцуко, смерзается. Да ладно мы — у нас корпус прочный, а вот царцы в такой же мороз на мягком дирижабле летают. В веревочной сетке и почти в открытой гондоле. Герои.

— Богатыри, не мы… — усмехнулся в унисон.

— Зря смеешься. Я в свое время полетал на мягких… Тебе не советую. Особенно в такую погоду. Кстати в минусовую температуру, нам теперь полетный день за два считают. Так что весь экипаж летает в охотку. Три подъема и месячная норма для полетных выплат. Да еще с доплатой 'за холод' в зависимости от температуры на высоте. Не говоря уже о том, что два подъема в военное время дают почти месяц календарной выслуги. Любит нас император.