Пехотинец Василий подбил танк связкой гранат, спокойно влез на крышу, стучит прикладом.
— Эй, хозяин, вылазь! — Он сидит на крыше, свернул цигарку, курит...
Белые взяли в плен матросов. Никто милости не просит, все назвались коммунистами. Умирают доблестно. Это тоже, как и все в пьесах, рассказах, сценариях Вишневского, не придумано. Этому он сам был очевидцем. В те годы, писал он, «вся жизнь человека озарилась новым светом. Даже смерть может быть воспринята не так, как ее воспринимали раньше. Мне приходилось наблюдать, как во время гражданской войны питерские матросы, красноармейцы, партийные отряды с радостью, не боясь смерти, шли в бой за революцию. Эти люди не дрожали перед смертью — они проклинали белых до последнего дыхания. И последний взгляд их выражал всю ненависть их к врагу. Вот тема для нового нашего искусства».
Удивительно сочетание в фильме строгой, почти документальной точности с большим взволнованным лиризмом. Вишневский сам пережил те незабываемые события; совсем молодым человеком остро ощутил их особую суровую романтику. Как рассказывает он сам, поначалу во время работы над сценарием тема вставала «музыкально»: общее, «хоровое» могучее звучание эпохи, и лишь постепенно из него выделялись отдельные голоса, прояснялись подробности, возникали характеры действующих лиц. Эту суровую музыку несут прежде всего суровые кронштадтские пейзажи. Серое облачное холодное небо, осенние облака. Сумрачно, вечер. «Гранит, застывший воздух. Балтийская петровская старина». Штормовое море. «Люди в холоде. Угрюмый разговор о хлебе. Глаза истощенных людей, обращенные к этому хлебу. Пар изо ртов. Холод и ветер пронизывают корабли. Сумеречные воспоминания и сожаления...» Вишневский вел в те годы дневники, это и помогло ему восстановить эмоциональную атмосферу эпохи во всей ее достоверности.
В пьесах и сценариях Вишневского большое место занимают ремарки, очень своеобразные, развернутые. Обычно ремарки — указания режиссеру, актерам, художнику: обстановка, внешний вид, одежда действующих лиц, их жесты, интонации и т. п. Ремарки Вишневского часто особые — их порой нельзя воспроизвести ни на сцене, ни на экране. Это как бы стихотворения в прозе, это чувства художника, когда он вспоминает о том времени, музыкальный ключ, эмоциональный тон всей вещи, который режиссеру нужно прежде всего понять, уловить, запечатлеть в декорациях, костюмах, во всех элементах оформления спектакля. В этом самое, может быть, главное — романтика, поэзия, и найти ее, воплотить — для режиссера первое, с чего надо начинать...
Символическим обобщением заканчивается этот суровый фильм. Последний его эпизод завершается грозным вопросом: «А ну, кто еще хочет в Петроград?!»
«Мы из Кронштадта» — произведение огромной силы. Восторженный прием был оказан фильму во всех воинских и военно-морских частях, а потом он приобрел заслуженную популярность за рубежом, везде, куда только смог проникнуть.
Очевидцы рассказывали, что картину любили смотреть бойцы в республиканской Испании в дни неравной борьбы с Франко и стоявшим за его спиной гитлеровским фашизмом.
И в годы Отечественной войны картина снова играла боевую мобилизующую роль. Ее смотрели на кораблях, оборонявших Кронштадт, город Ленина. Демонстрация то и дело прерывалась воздушными тревогами...
Немецкий писатель-антифашист Фридрих Вольф говорил об этой ленте: «Мы из Кронштадта» — родное детище Советского Союза... Фильм этот мог родиться только в СССР, только в советской кинематографии. Голливуд мог бы собрать у себя всех знаменитостей, мог бы зафрахтовать несколько эскадр американского флота — и тем не менее ему не удалось бы создать фильм, проникнутый тем величественным пафосом, которым дышит фильм «Мы из Кронштадта»...»11
Второй фильм по Вишневскому — «Оптимистическая трагедия» — был создан в 1963 году. В киноискусстве Запада звучали пессимистические нотки неверия в человека, отрицания героического начала. В советской кинематографии под маркой «новаторства» бытовали «антигероические» тенденции. Их апологеты выступали якобы как противники всего устаревшего, консервативного, прямолинейно-лобового, упрощенно-декларативного.
Именно в ту пору и появилась на экранах «Оптимистическая трагедия» — большой, масштабный, полный пафоса и революционной героики фильм.
Это был новый экзамен для художественного направления, которое еще в двадцатые — тридцатые годы утверждали в советском искусстве и Вс. Вишневский, и С. Эйзенштейн, и А. Довженко. Сценарий «Оптимистической трагедии» был написан почти три десятилетия назад.
Как же примет фильм современный зритель?
Большой экран московского кинотеатра «Россия». Общественный просмотр. В зале много критиков, хорошо знакомых с современными художественными течениями... По какой-то особенной тишине, наступившей в зале с самого начала, чувствуешь: между фильмом и аудиторией возник прочный, уверенный, неслучайный контакт.
Увиденное на экране зритель воспринимает как правду, идущую из жизни, мужественную правду гражданской войны, революции, принимает масштабность картины, ее революционную страстность.
Все, что происходит на экране, созвучно нашему сегодня: битва за революционную дисциплину — это битва за самое революцию, за ее победу над анархией, развинченностью, распущенностью.
После просмотра завязались дискуссии. Критики нашли в фильме немало недостатков — непреодоленная театральность, декламация, на которую подчас срываются актеры, не осилившие высот пафоса Вишневского. Но при всем этом было ясно, как важен, как нужен для современного кино этот фильм. Экранизация героической трагедии Вс. Вишневского стала выдающимся явлением.
В «Оптимистической» — летопись, рассказ о рождении вооруженных сил трудового народа. Рассказ правдивый, без упрощений, во всей сложности, без опасений, как бы зритель не понял чего не так, не подумал бы... Широкоформатный экран способствовал достижению эпического размаха.
Режиссер А. Таиров, первый постановщик трагедии на сцене Камерного театра, говорил: «Кто такие вообще матросы? Это, выражаясь словами присяги, клятвы, сыны трудового народа, это трудовой народ, это крестьяне, рабочие, которые служат на кораблях, соответственно прошли определенную учебу... которые вольнее, чем каждый другой человек, потому что воспитываются в борьбе с вольной стихией, знают, что такое неукротимая сила стихии, которые знают, что эту неукротимую силу стихии надо усилием коллективной человеческой воли побеждать. Это те матросы, которые привыкли действовать коллективно, у которых наряду с воинской дисциплиной, благодаря специфике их работы, образуется еще иная, внутренняя дисциплина, создающаяся во время походов, дисциплина взаимного поручительства перед лицом всех опасностей похода и всех бурь в прямом и переносном смысле».
Команда линкора «Император Павел Первый» разношерстная. «Бродяги в хорошем морском смысле — вокруг света бродили, из крепости бегали, прошли войны, плен». Такой народ «раз и навсегда разучился перед кем бы то ни было тянуться и козырять». Ненависть к «белым горлам» (офицерам, носившим белые воротнички) перешла в ненависть ко всякому порядку. Анархия точит ряды, своеволие, мелкобуржуазная стихия грозит захлестнуть все революционные завоевания. Укоренились разнузданность, блатной, циничный жаргон. Распад коллектива. Враждебная настороженность друг к другу. Разговаривают испытующе, напряженно, неуступчиво, для впечатления в разговоре запускают разные словесные букеты... Эти непростые оттенки взаимоотношений переданы тонко, впечатляюще. Глубоко раскрыта психология действующих лиц. Масса, широта охвата событий не затмили человека. В фильме много крупных планов, лица людей заполняют экран, и зритель видит каждое движение души, обуревающие их мысли и чувства.
«Оптимистическая трагедия» — это рассказ о том, как «свободный анархо-революционный отряд» превращается в Первый революционный морской полк.
В центре — конфликт, характерный для тех лет. С одной стороны — Комиссар, человек, несущий свет революции, законы новой высокой человеческой морали. С другой — Вожак анархистов, натура, предельно чуждая свету, темная звериная сила, звериная хитрость и настороженность. Всякой большой волне сопутствует пена, и к новым социальным чувствам примешиваются крайности, издержки: анархизм, недисциплинированность, зазнайство. Кое-кто спешит сразу пожать плоды победы, ничего не упустить из того, что якобы уже заслужил своим участием в общей борьбе. Откуда взялся такой Вожак?