А открывали Колыму вот как.

Дмитрий Зырян собрал на Яне соболей, отправил казну в Якутск, а сам пошел на Индигирку, с Индигирки на Алазею. Там казаки поставили острожек, собрали с юкагиров первый ясак. С казной — в семь сороков соболей — послал Зырян в Ленский острог Федора Чюкичева, который и рассказал в Якутске об этом славном походе, о том, как плавали по Индигирке, по морю, по Алазее, как воевали с юкагирским князцом Ноочичаном, как взяли в плен Шамана и Шаман открыл, что от Алазеи в трех днях езды на оленях течет в море великая река Колыма, на той реке русских не бывало, а живут на ней бесчисленные люди, и те люди о русских тоже не ведают, а соболей у них, зверя и рыбы что волос на голове.

Из четырнадцати человек Зырянова отряда девять было ранено в боях с Ноочичаном, и на Колыму русские идти побаивались. Тем временем пришли на Алазею морем с Оймякона Стадухин с товарищами.

Для начала казаки передрались, но к Зыряну ездил Дежнев и уладил дело. Отряды объединили, начальником стал Михаил Стадухин, а Стадухин долго думать не любил, сел на коч, взял с собой одиннадцать казаков — всех своих да Зыряна — и пошел на Колыму.

Первое зимовье с тыном вокруг поставили в самом устье, на протоке, а потом перебрались пониже, туда, где впадает в Колыму Анюй.

Назвали зимовье Нижнеколымск.

НА КОЛЫМЕ

Зырян

Прибежала испуганная Сичю.

— Дерутся!

Семен набросил на плечи шубу, вышел на крыльцо. У сторожевой башни собралась толпа. Возвышаясь на голову над всеми, стояли друг против друга Стадухин и Зырян. Семен опрометью бросился разнимать. Опоздал. Ворвался в круг в тот миг, когда ударил Зырян. Удар вышел больше хлесткий, чем толковый, но Стадухин упал, и лицо стало заливать кровью. Теперь надо было ждать ответного удара. Стадухин пружинисто выпрыгнул на обе ноги. Поднял правый кулак и стал покачивать телом, набирая разгон для удара. Ударил хитро, левой, под сердце. Пришла Зыряну очередь сидеть на снегу, тереть лицо и ловить ртом ускользающий воздух. Встал. Семен было сунулся в круг, его оттащили. Зырян покряхтел, опустив руки, согнулся раз-другой. Вздохнул.

— Становись! — крикнул.

— Стою, — ответил Стадухин.

Зырян махнул его по боку, сплеча. Михаил подлетел в воздухе, кувыркнулся — и плашмя к ногам неподвижной толпы. От боли пополз на четвереньках, падая грудью на снег, вскакивая и опять падая.

Зырян стоял в середине круга, ожидая, пока противник отойдет. Михаил пришел в себя и ударил Дмитрия Михайловича опять под сердце. Дмитрий Михайлович рухнул и не двигался. К нему побежали было, но он сел вдруг, отстранил толпу обеими руками. Откинулся навзничь, подышал и начал подниматься.

— Кончай, мужики, загубите друг друга! — крикнул Семен.

Зырян поискал его глазами, нашел, улыбнулся.

— Ничего, Семен! Отлежимся. А ты, Стадухин, вставай, бить буду.

Ударил и сам повалился. Лежали голова к голове.

— Мой удар! — цедил сквозь зубы Михаил. — Отдышусь только, вставай.

— Не бойсь! Встану.

— Проклятые! — Семен ударил о землю шапкой и убежал.

Бойцы все еще лежали на снегу, когда на сторожевой башне пальнули из большой затинной пищали.

Казаки ринулись по домам за оружием.

Охая, помогая один другому, поднялись драчуны, нашли на снегу кафтаны, натянули их. Путаясь ногами, побежали к сторожевой башне.

На башне стоял Семен Дежнев.

— Где? — спросил, задыхаясь, Стадухин.

— Здесь, дома. Сами себя забьем до смерти — тунгусам и юкагирам воевать не надо.

Собрались казаки с пищалями, копьями, саблями. Хохотали.

— Миритесь, начальнички! — решили.

— Ладно, — сказал Стадухин. — Мирюсь. Только прежде дай сдачи дам, чтобы зла на тебя не помнить, чтоб все поровну.

— Бей, — сказал Зырян.

Встал. Стадухин развернулся во все плечо, казаки аж подзажмурились, а вдарил шутейно, ладонью.

Обнялись. Поцеловались.

— Ко мне пошли! — зашумел Семен. — Коль дело миром, ко мне в дом.

— Абакан! Сичю моя дорогая! Принимай гостей.

Из морошки да из клюквы хмельное на стол явилось. Подавала Сичю по-русски. Сначала в русском сарафане — бойцам, в другом платье, попроще, — другим казакам. И третья смена была, а четвертая развеселила: вышла Сичю в меховой кухлянке.

— Казаки, — закричал Стадухин, — голова я над вами?

— Голова.

— Так что ж вы, сукины дети, жену мне не найдете. Надоело на чужих глазеть, чужому счастью завидовать. Находи мне жену — и все!

— Найдем, Михаил сын Васильевич! — гаркнули.

— Коль так! А ну-ка сбегайте в мою избу, принесите-ка вина белого. Стадухин — человек богатый, угощает!

Семен осторожно стал выспрашивать, из-за чего приключилась драка. Зырян отмахнулся.

— Поспорили о том, где не бывали, чего не видали. Из-за Новой Земли.

— Я говорю, — вмешался Стадухин, — что Новая Земля не остров, а пребольшая и чудесная, знать, страна. Идет она долго Севером до самой Яны и до Большого Каменного Носа. Когда на Яне службу государеву несли, видел я с товарищами землю эту, высокую, ледовитую.

— А я чаю, — объяснил Дежневу Зырян, — велика больно получается земля эта. Я чаю — нет земли, а вот островов в Студеном море несчетно.

— Есть земля на Студеном море! И великая та земля. Холодная, как у нас, а потом теплая, как в Китае.

— Нет земли — острова…

Мудрый Дежнев поспешно встрял в разговор.

— А я вот про мамонтов думаю. Большой был зверь, да и тот от холода весь извелся. Знать, и на Колыме тепло в давние времена было. А потом лед одолел. Вот я и думаю: а может, когда море не Студеным, а теплым было, были в нем острова, а как наступил холод, так острова те льдом срослись и стали сплошным камнем от Новой Земли до Большого Носа.

Стадухин засмеялся.

— Мели, Емеля, твоя неделя.

Подоспело белое вино. Пили. Хмелели.

— А ну-ка, Семен, шахматы ставь! — крикнул Стадухин.

Шахматы Семен выставил, обыграл быстро. Стадухин вспылил:

— Знаю, что силен ты. Давай так.

Снял у Семена королеву, туру и пешку.

— Обыграешь — три четверти хлеба с меня, выиграю: жену твою три раза поцелую.

— Не пойдет. Жена моя — человек, не вещь.

— Гордый ты больно, Семен. А я начальник твой. Кто вас на Колыму привел? Я, Стадухин. Играй! Не хочешь, чтоб жену твою целовал, весь хлеб твой заберу, проиграешь если.

Казаки примолкли, посматривали косо: уж больно куражился Михаил Стадухин. Был он пьян-пьян, а смекнул, что выгоднее всего разменять фигуры баш на баш, а там королева останется, тура — несдобровать Дежневу.

Пока охотился за конем, попал в ловушку — королеву за слона пришлось отдать. Коня прозевал. Сменял туру за другого слона Дежнева. Хоть сил побольше осталось, да Дежнев пошел конями пешки щелкать, а потом двинул свои, и пришлось Стадухину менять на них фигуры. Играл до самого мата и получил его.

В ярости через стол кинулся на Дежнева, схватил за грудки, рванул. Кафтан на Семене лопнул, и увидели на его груди кожаный мешочек.

— Бедняком прикидываешься, а денежки на груди носишь.

Сорвал мешочек, и выпало из него письмо на пергаменте. Потянулся к нему рукой, а Семен сплеча по лапе. Подхватил письмо — и к стене, на которой сабля висела.

Протрезвел Стадухин. Глаза сощурил.

— Три чети хлеба завтра получишь. Мое слово — слово. Кафтан сегодня пришлю. Всем готовиться к походу. Добирать с тунгусов ясак, в Якутск пора казну везти. Реки вот-вот вскроются…

Пошел из избы, казаки за ним.

Зырян один позадержался.

— Не врага ли нажил себе, Семен?

— Похоже. Да бог милостив.

— Особо не пугайся. В обиду не дадим. А письмо, что на груди носишь, спрячь получше. Не даст оно покоя Стадухину.

— Спасибо, Зырян. Бог милостив.

Ясак собрали, как всегда, с прибылью. Собрали миром, только род красавицы Калибы встретил русских войной. Взяли соболей силой, а Калибу взял в жены Стадухин. Заприметил он девушку, вошел к ней в юрту и вылетел кубарем. Калиба мимо него — и бежать. Казаки погнались за ней, а Стадухин на них волком: «Сам догоню!» Полдня где-то носились, а к вечеру привел Стадухин в казачий лагерь довольную, успокоенную жену.