В ту, из  которой вышли мы все

                  И ранним утром, ступая отважно,

                  Пройти босиком по холодной росе.

                  Пройти ещё раз, ещё раз насладиться

                  Пением птиц и журчаньем ручья

                  И встретить её и безумно влюбиться

                  И уста целовать, что шептали: «Твоя».

                  Ну и пусть не вернуть…. будет новое чудо

                  Будет новое счастье бродить в лебеде

                  И другое лицо, подмигнув нам оттуда,

                  Отразится в другой, быстротечной воде.

      Выпили ещё вина, я допил своё безалкогольное шампанское, и тут кто-то предложил искупаться. Голышом. Все поддержали эту идею и наиболее рьяно – Элен.  Я догадывался почему. Откладывать задуманное не стали, сбросили с себя одежду и побежали к океану. Прыгнули в воду почти все одновременно, я, в отличие от других, головой вниз. На глубине я  задержался дольше всех. Когда вынырнул,  рядом со мной плавала Надин. Она смеялась, дурачилась и брызгала в меня водой. Где была Элен,  я не видел.  Сергей, как всегда, красивыми саженками поплыл к краю приливных волн. Надин остановилась возле меня, уцепившись за мою руку. Я помогал ей держаться на воде,  и это было мне приятно.  Она улыбалась и что-то быстро говорила по-французски. Я в ответ кивал головой, и она думала, что я её понимаю.

    Но я понимал только отдельные слова.

   «Любовь», «счастье», «сожаление», она о чём-то сожалела, и ещё несколько раз прозвучало имя Элен. Я по-прежнему кивал головой, но, наверное, кивнул невпопад, потому что Надин, вдруг резко оборвала свою речь и замолчала. Она виновато улыбнулась, сжала мою руку, и мы вышли на берег. Там уже нас ожидала Элен, через некоторое время из воды вышел Сергей.

       «Какие все красавцы и красавицы, - подумал я, глядя на них, -  а я», - я посмотрел на себя.

Мне вдруг показалось, что из всех четверых голый только я и только я от этого чувствовал себя неловко. Все пошли к затухающему костру, но я не двинулся с места.  Давний детский комплекс, давно преодолённый, как мне казалось, меня притормозил.  Постояв немного в нерешительности, я развернулся и побежал обратно. Не останавливаясь, я прыгнул головой вниз. Донырнув до дна, я уцепился за мёртвый коралл и просидел там больше минуты. Я знал, что Элен  вернётся к обрыву.

    «Пусть понервничает, - думал я, - ей это полезно».

    Неожиданно сверху что-то бултыхнулось. Я знал, что это она, поэтому стал подниматься наверх, не раздумывая. Я всё ещё её очень любил.

    Элен радостно улыбалась. Она подплыла ко мне и обхватила меня ногами. Глаза её блестели, мокрые волосы прилипли к плечам.

     «Ты научил меня плавать и нырять, - сказала она, смеясь, - я научу тебя другому.  Мне не удалось это сделать на лесной поляне, но я это сделаю сейчас. Прямо отсюда ты улетишь на небо….».

     Наверное, так и случилось.

     Я давно уже живу на свете, и мне казалось, что и в этих вопросах я давно всё знаю. Чего-то нового ожидать не приходится, тем более обольщаться… Но где-то по свету бродит мой человек, разделённый со мной когда-то. И вот, наконец, мы встретились с ним. Это моя судьба.  Каждая чёрточка и морщинка на его лице, каждый волосок и родинка на его теле дороже теперь для  меня всех сокровищ мира.

      Я не думал ни о чём, инициатива была в руках Элен. Иногда это чертовски приятно, когда женщина берёт на себя ведущую роль.

    Мы подплыли к берегу, но выходить не стали. Всё случилось прямо в воде. Я был лицом к океану, а Элен смотрела поверх меня на обрывистый берег. В её глазах было что-то победное. Я оглянулся, у края обрыва стояла Надин и смотрела на нас….

       Потом наверху у костра я доедал свой шашлык, а Элен, украдкой, лукаво на меня поглядывала. До конца вечера я больше не думал о несправедливостях мира.

        Прошла ещё неделя, и, как-то однажды мы сидели с ней в ресторане  «У Мишеля и Элиан» и слушали музыку. Звучала песня «L’ete indien,  летэ эндьян, индейское лето, или по нашему - бабье»  в   исполнении Джо Дассена.

      Он умер здесь, сидя за одним из этих столов в августе восьмидесятого года. Он, как и я теперь,  пытался убежать тогда от мирской суеты. Но не спасся, роковая женщина доконала его. Его друг, Клод Лемель не сумел ничего сделать, а станция «скорой помощи» оказалась на другом конце острова. Приехавшие врачи только констатировали смерть.

       «Смерть от любви», - подумал я, и теперь, может быть, сам находился за тем же столом.  Напротив меня тоже роковая женщина, она что-то говорит, растягивая губы в улыбке, и я невнимательно слушаю.

      «Знаешь, - говорит она, - я всё время представляю, как мы будем заниматься с тобой любовью там, на песчаной поляне, где мы жгли костёр и ели шашлыки. Мы это будем делать прямо на тропинке, ведущей к океану.  Кто-нибудь будет идти по ней и на нас наткнётся. Класс. Меня это так заводит».

      «Меня нет», - хотел сказать я, но промолчал. Я вспомнил наши последние встречи, Элен всегда заводилась в постели с пол оборота, не нужно было никакого дополнительного завода.

       Она  стала ещё что-то представлять из наших будущих интимных отношений, а я продолжил слушать мёртвого Джо Дассена. Теперь он пел «Les Camps – Elysees, ле шан за лизэ, Елисейские Поля». Неожиданно Элен смолкла на полуслове и внимательно посмотрела в другой конец зала.

       «Вон парень, который меня добивался, - сказала она, пристально посмотрев мне в лицо, - хочешь, я позову его»?

      «Это тот, который фотографировал тебя топлес»? – Я отвлёкся от музыки и посмотрел на неё, - позовёшь, когда я уеду».

      «Ты что, ревнуешь? У меня с ним ничего не было».

      «Знаю», - насупился я,  катая хлебные шарики.

      «Так чем ты тогда недоволен»?

      «Всем… едой, музыкой, обстановкой», - я начал раздражаться и говорить громко, теряя над собой контроль. На это стали обращать внимание.  Сидевшие за соседним столиком двое молодых людей, он и она, перестали есть мороженое и насторожились. Они внимательно следили за мной, готовясь к худшему, хотя слов, я думаю, не понимали.

      «Ладно, - ретировался я, - я ерунду сказал. Зови его к нам».

      «Он уже ушёл, - губы Элен раздвинулись в ядовитой ухмылке, - увидел, что я не одна и ушёл. Он ведь не русский. Он скромный».

      «А тебе бы хотелось, чтобы он был хам»?