Чувство страха близко родственно обоим вышеописанным состояниям. Боязнь чего-нибудь есть постоянное напряженное ожидание чего-нибудь определенного и неприятного. Ввиду того, что страх есть, таким образом, частный случай ожидания, с ним связаны те же ошибки наблюдения, какими характеризуется и ожидание; однако, вероятность ошибок еще увеличивается тем, что ожидание грядущих неприятных и вредных последствий переполняет и обременяет сознание соображениями о способах избежать опасности. Можно себе представить, насколько достоверны будут результаты наблюдений, сделанных при таких обстоятельствах. Когда выясняется, что не было никаких причин опасения, то дальнейшее наблюдение может идти правильно, но первая его часть уже утрачивает всякую ценность. Если же боязливое настроение продолжается, то отчет о событиях всегда преувеличен, потому что заранее созданный образ чего-то «страшного» занимает в воспоминаниях место действительности, которая наблюдается лишь поверхностно.
Что касается внезапного испуга, то это состояние духа не столько ведет к ошибкам наблюдения, сколько совершенно лишает человека способности производить какое бы то ни было фактическое наблюдение, подавляя все функции организма, а следовательно, и сознание. При неожиданном внешнем впечатлении или слишком сильном, или связанном с представлением о неизвестной опасности, человек впадает в состояние «шока», оцепенения. Сердце почти останавливается, все мышцы расслабляются. Хотя очень скоро наступает реакция и оцепенение сменяется просто страхом, однако душевные и телесные функции долго не могут прийти в равновесие. Мышцы ослабели и не повинуются волевым импульсам, сердце бьется усиленно, разум «молчит». Конечно, о точных наблюдениях при таких состояниях не может быть и речи; можно получить только беглые впечатления от окружающего; в особенности все размеры оказываются преувеличенными, вероятно, вследствие расслабления глазных мышц. Так как почти невозможно противостоять испугу, когда мы внезапно встречаемся с необыкновенным явлением, то к описаниям всех подобных событий нужно относиться более чем осторожно, как к наблюдениям весьма малоценным.
Рис. 60. Ш. Рише
Пристрастие. Этим термином мы называем такое отношение данного лица к предмету, которое основано не на фактах, но скорее на посторонних соображениях и обстоятельствах. Предвзятое мнение есть самая частая, хотя не единственная причина и форма пристрастия. Если мы расположены к известному лицу, или чем-либо ему обязаны, то мы склонны довольно мягко относиться к его даже малокорректным поступкам; если же он нам неприятен, то происходит обратное. Таким образом, наше отношение к нему будет определяться не столько поступками, сколько сложившимся о нем раньше мнением. То же мы видим и при наблюдениях. Здесь пристрастие влияет с удвоенной силой. Иногда, на основании нашего предварительного воззрения на предмет, мы заранее склонны ожидать определенных результатов, и тогда являются на сцену все ошибки наблюдения, свойственные состоянию ожидания, т. е. ожидаемое смешивается с действительностью. С другой стороны, мы получаем наклонность невольно упускать из виду и отстранять все, что не совпадает с предвзятым мнением, чем и объясняется весьма известный житейский факт, что человек видит лишь то, что ему желательно видеть. Поэтому на сеансе убеждений спирит видит духов там, где другие ничего не видят, и отбрасывает все, что ведет к простому и естественному объяснению происшедшего. Но и «неверующий» со своей стороны, заранее убежденный, что «все это один обман», также легко пропустит много интересного и, может быть, необыкновенного. И «за», и «против» одинаково служат источником ошибок: нужно быть вполне беспристрастным, чтобы наблюдать правильно.
Даже в практике чисто научного исследования можно найти достаточно примеров, как наблюдатели, под влиянием предвзятого мнения, видят только то, что соответствует их воззрениям, и совершенно пропускают все противоположное. Приведем пример, взятый из области нашего исследования – истории суеверий. Французский физиолог Рише, на основании некоторых опытов, о которых мы поговорим впоследствии, пришел к убеждению, что передача мыслей одного лица другому возможна и на большом расстоянии; в доказательство того, что подобное явление бывает не только при искусственной обстановке, но и случайно, без ведома участников, он приводит следующий факт. «Утром 9-го февраля 1885 года я отправился в контору редакции моего журнала для обычных занятий. На углу двух улиц я увидал на противоположной стороне профессора Лакассань из Лиона, приезжающего в Париж не чаще одного-двух раз в год. Две недели тому назад он прислал статью в мою «Revue scientifique». Увидев его, я было собрался перейти улицу, чтобы поздороваться с ним, но затем оставил это намерение, полагая, что он непременно зайдет в контору редакции; при этом мне бросилось в глаза, насколько проф. Л. походит на г-на Л., моего знакомого глазного врача. Придя в редакцию, я виделся с разными лицами и почти забыл о встрече, когда вдруг в 101/2 час. мне подали визитную карточку профессора Лакассань, что меня после всего сказанного, конечно, не удивило. Лишь только он вошел в комнату, я немедленно увидал, что встреченное мною утром лицо было не профессор Лакассань. Я спросил его, находился ли он в 9 часов утра в указанном месте, но он отрицал это, так как был в это время в другом конце города. Каким образом я мог видеть там проф. Лакассань? Прохожий, обративший мое внимание, был блондин высокого роста, тогда как проф. Л. роста среднего и имеет темные волосы». Рише верит в передачу мыслей и потому в самом обыденном происшествии усматривает нечто мистическое, что подтверждает правильность его взгляда, и упускает из виду при этом все побочные обстоятельства, объясняющие факт самым простым способом. Бывали и со мной подобные случаи, но так как я в передачу мыслей не верю, то всегда искал и находил ближайшую причину явления. Рассуждая по собственному опыту, я могу объяснить случай Рише следующим образом: Рише идет в редакцию и размышляет о предстоящих занятиях и между прочим о статье проф. Л. По собственному признанию Рише, существует большое сходство между проф. Л. и д-ром Л. Встретив последнего, Рише легко заменяет его мысленно фигурой проф. Л., о котором он только что думал. Так могло быть дело, но мы ничего достоверного утверждать не можем, так как Рише опускает подробности, необходимые для объяснения данного случая; делает он это не с намерением ввести в заблуждение, а потому, что глубоко убежден в возможности передачи мыслей, и эта вера ослепляет его: он относится к делу пристрастно.
Так как вообще нет резкой границы между нормальным и болезненным состоянием, особенно в области психической жизни, то случай с Рише доказывает только, как легко человек, имея предвзятое мнение, просматривает естественный ход вещей; но дело становится гораздо серьезнее, когда случайные и единичные ошибки делаются более частыми и принимают широкие размеры. Если человек до того свыкся с мыслью о мистических событиях, что все обыденные происшествия кажутся ему проявлениями таинственной силы, то его уже нельзя назвать вполне нормальным. При этом мы имеем в виду не невежественных представителей толпы, которые вообще не понимают того, что совершается вокруг них в природе и человеческой жизни, но людей образованных и знающих, имеющих все данные для верных наблюдений и для того, чтобы сделать из них правильные выводы.
В моем распоряжении находятся несколько автобиографий, где авторы рассказывают свои приключения в мистической области. К сожалению, все это чисто частные сообщения, так что я не могу их опубликовать. За исключением одного факта, который, пожалуй, можно считать несколько чудесным, в этих описаниях нет, по моему мнению, ни одного явления, которое переходило бы границы естественного. Но авторы с непоколебимой последовательностью пропускают все, что может повести к простому объяснению «чудесного» и объясняют все со своей мистической точки зрения. Такого рода психическое состояние есть еще не помешательство, но нечто близкое к нему. Под именем «первичного помешательства» (paranoja) психиатры именно и разумеют болезнь, обнаруживающуюся целым рядом систематизированных бредовых идей, тогда как другие области психической жизни находятся в полном порядке. Болезнь поражает исключительно интеллектуальные функции, держится годами в одном положении и может нисколько не влиять на соматическое состояние субъекта. Бредовые идеи зарождаются и держатся без содействия галлюцинаций, обнаруживая, однако, наклонность к захвату все новых и новых областей мышления. Весьма аналогичные симптомы мы наблюдаем и у мистиков. Я не буду нисколько удивлен, если через несколько лет психиатры, познакомившись ближе с развитием современного мистического направления, установят новую форму душевной болезни – paranoja mystica; к сожалению, она, по-видимому, неизлечима.