Шербек подписал отчет о весеннем приплоде овец, коров и лошадей, отправил в райцентр и вышел на улицу. Нужно было посмотреть на строительство плотины в Красной пропасти. Сердце Шербека заиграло при мысли, что в конюшню надо идти мимо больницы. Три-четыре дня назад, когда его не было дома, Нигора, оказывается, наведала прихворнувшую Хури. Мать тогда сказала ей: «Спасибо, что не забыли старушку, не прошли мимо. Это уже для меня лекарство». Эх, если бы сейчас встретилась Нигора, и под предлогом признательности... Шербек, приблизившись к больнице, замедлил шаги и заглянул в окна. В это время сзади кто-то заговорил. Обернулся, увидел Акрама и покраснел.

— О-о! Шербек Кучкарович, оказывается, бывают дни, когда вы приходите навестить наше скромное учреждение. А я-то думаю, откуда солнце светит... оказывается, благодаря вам. Ну, пожалуйте, будете дорогим гостем.

— Благодарю, иду в конюшню... — сказал Шербек и тут же пожалел: как будто он отчитывается перед Акрамом.

— В вашем плане взлета... — слово «взлет» Акрам произнес с особым смаком, — вы наметили строительство новой больницы, нового родильного дома. Приношу вам благодарность за заботу о здравоохранении. Оказывается, запланировали и строительство дома для медицинских работников. Мы на седьмом небе. Но у нас есть маленькая просьба: нельзя ли ускорить постройку дома? Сами понимаете, и Нигора Назаровна и я снимаем частные углы...

— Платите за квартиру?

— Нет... Но как-то когда живешь не в своем доме...

— Пусть вас это не беспокоит. Колхозники не ждут от вас платы за квартиру. Наоборот, они рады, что могут помочь главному врачу. Потерпите...

— Я хотел жениться.

Шербек, поняв, на что намекает Акрам, побледнел. Под предлогом, что здоровается с женщиной, проходившей по противоположной стороне улицы, он отвернулся. Этого было достаточно, чтобы взять себя в руки. Взглянув на Акрама, он мягко проговорил:

— Сначала женитесь, и, если понадобится, я отдам вам свой дом.

— Спасибо, Шербек Кучкарович.

Шербек привык к обходительности Акрама, но благодарность была произнесена таким сладким голосом, что он не выдержал и поморщился.

Из конюшни, оседлав гнедого, Шербек отправился к строителям плотины. Он уже достиг могучих орешин у мавзолея Гаиб-ата, как услышал нарастающий гул. Гнедой вздрогнул и навострил уши. «Взорвали...» Он представил себе, как сейчас по этому арыку, на склоне холма, как сытый ягненок, резвясь и играя, побежит вода. На противоположном склоне ущелья Красной пропасти еще лежит снег. А вон та черная полоска, прорезавшая снег, это такой же арык, как вот этот новый. Вода, бегущая по этим арыкам, в скором времени совершенно изменит земли у Красной пропасти. Перед глазами Шербека возник огромный сад среди гор, которому не видно конца.

— В этом году вспашем, посеем клевер, посадим саженцы, а через три-четыре года... — Шербек задумчиво посмотрел на чудесные земли, тянущиеся по обеим сторонам оврага.

До сих пор они считались близко расположенным пастбищем. Чабаны вначале скармливали овцам траву с этих мест, а затем поднимались выше в горы. Теперь, согласно перспективному плану, здесь будут сады. Во-он, в том месте, где кончается ореховая роща и отроги гор, словно пара ребер, тянутся к Аксаю, работают люди. Совсем недавно взорвали они высокую гору и свалили в узкое ущелье. А теперь воздвигают плотину, трамбуют сверху, подносят к ней камни. На том берегу тарахтит и со скрежетом сгребает камни бульдозер. Он похож на сильного быка, бодающего землю.

Шербек издали узнал Назарова: на нем фуфайка, ватные штаны, на голове ушанка. Он вместе со всеми по цепочке передает к плотине камни.

Между гор еще лежит снег. Прохладно. Солнце сюда не заглядывает. Несмотря на это, строителям жарко. Из-под тюбетеек, шапок так и пышет пар. У плотины набралось много воды, она кружится, словно дикая серна, случайно попавшая в загон, если смогла бы — прорвалась и сбежала.

Шербек привязал коня к кусту в ущелье и поднялся на плотину. Поприветствовав всех, он взял в руки тачку. Разделся, засучил рукава и стал возить землю, камни.

Каждый раз, когда он толкал вперед тачку, ему казалось, что сверху на него смотрит Нигора. Хотелось взглянуть туда, но он сдерживался.

...Нигора шла по степной дороге и тоже думала о Шербеке. Ей все казалось, что Шербек вот-вот появится из-за снежного склона, гарцуя на коне. В этом не было ничего невозможного, потому что, по правде сказать, она видела, как Шербек направлялся в эту сторону, когда ехала к захворавшей Айсулу. Странно, Айсулу вдруг завела с ней разговор о том, что слухи про Шербека и Мухаббат распространяла Якутой. Мухаббат недавно узнала об этом от мужа и, чтобы оправдать себя, поехала в Аксай и хотела проучить склочницу, но, к сожалению, ее и след простыл. И еще о чем-то говорила Айсулу...

Нигора не любила, чтобы чужие люди заглядывали ей в душу. Когда она услышала имя Мухаббат — поморщилась. Однако искренние слова Айсулу постепенно нашли путь к ее сердцу. Когда она вышла от Айсулу, на губах ее играла улыбка. Ей показалось, что солнце тоже улыбается, и покрытая зеленью земля, и голубое небо. И воздух чистый, прозрачный. А земля словно из лоскутьев: засеянные осенью и согретые солнцем места — зеленые; вспаханные, но не засеянные — темные, словно кожа здорового, загорелого человека. Нигоре все казалось прекрасным. И в серебристом блеске снега на вершине Лысой горы словно есть жар, она даже чувствует лицом его теплое дыхание.

Когда Нигора подошла к больнице, навстречу ей вышел Ходжабеков.

Он шел тяжело, опираясь на палку. От его прежнего солидного вида и следа не осталось, он согнулся, как семидесятилетний старик, а плечи пальто с коричневым каракулевым воротником обвисли. Глядя ему вслед, Нигора подумала: «И куда он пойдет теперь?» Перед глазами ее возникло размалеванное лицо Якутой.

— Жала, жала, как гранат, а как кончился сок, бросила и сбежала, — прошептала Нигора.

В этот день Ходжабеков уехал из Аксая, куда — никто не знал.

Одни говорили, что искать Якутой, другие — что к своим именитым дружкам, которых прежде щедро угощал на колхозные деньги. Но угощения, видно, не пошли впрок: узнав о том, что партийная организация колхоза исключила его из рядов партии, они сразу же отшатнулись. Потом в Аксае стало известно, что обком партии не утвердил исключение Ходжабекова, а дал ему строгий выговор. Так или иначе — больше Ходжабеков не вернулся в Аксай. Да здесь о нем уже никто не вспоминал: люди были заняты делами — начиналась горячая пора весенних работ.

Наступило Восьмое марта. В этот день Нигора работала полдня, а когда вернулась домой, обратила внимание, что у матери какой-то виноватый вид.

Войдя в комнату, она заметила, что мать старается загородить что-то, лежавшее на столе. Нигору разобрало любопытство, и она, вытянув шею, глянула через плечо матери. На бумаге переливался белыми и черными линиями шелк — хан-атлас.

— Папин праздничный подарок? — Нигора взяла в руки материю и, улыбаясь, взглянула на мать. Та то бледнела, то краснела и смущенно теребила бахрому скатерти. Нигора никогда не видела, чтобы мать чувствовала себя так неловко. Она хотела посмеяться над ее смущением, как вдруг ее осенила мысль: «Значит, цена мне — отрез хан-атласа?» Шелк выпал у нее из рук.

Мать хотела что-то сказать, но не смогла.

Нигора открыла свою сумку и, вынув точно такой же отрез хан-атласа, положила рядом. Они были одинаковые, как братья-близнецы.

— Вчера наградили на собрании... К празднику... Теперь верну. — Нигора повернулась и вышла в свою комнату.

«Ой, как стыдно, — думала она, — ведь еще вчера, когда награждали, подумала: «Почему другим девушкам простой штапель, а ей хан-атлас? Неужели все настолько глупы, чтобы не догадаться о намерении Акрама!»

Мать тихо вошла в комнату, остановилась возле дочери.

— Сам принес... Говорит, вы для меня как мать... Праздничный подарок... Пристал, просто мочи нет... Откуда мне знать, доченька. Работаете вместе... Думала, друзья.