И если он не будет вспоминать, ему, вероятно, тоже будет не так больно.

Ну, хоть когда-нибудь.

Эпилог

Однако все это были иллюзии, конечно. Может быть, со временем действительно должно было стать легче, только вот времени здесь требовалось много, много, очень много. Это время должно было протянуться вдаль черной дорогой до самой глубокой старости, чтобы все, что было и чего не было, Артур уже всерьез стал путаться, – забылось.

Он не умер в том вагоне, хотя ему некоторое время казалось именно так. С ним вообще ничего страшного не случилось. Поезд не сошел с рельс. Не было террористов, не было людей, прыгающих под колеса. А Артур так бы был благодарен хоть одному такому явлению. Чтобы его выдрало из пустоты. Пусть даже в пустоту еще большую, но навсегда – и без возможности помнить и чувствовать.

В Ривердейл он приехал – ночь еще даже не кончилась. В доме спали усталые, но довольные родственники, и Артур тихо прошел в свою комнату наверху, прокрался, как преступник, совершивший никому не ведомое преступление, тихо лег на кровать и в первый раз тихо пожалел, что при всем своем происхождении он полный и бесповоротный атеист.

Ну, по крайней мере, раньше был им. Теперь он уже ни в чем не был уверен.

Родителям на следующее утро он сказался больным. Он и был болен, только вот как объяснишь ласковым и любящим близким, которые так пристально следят порой за изменениями в твоем настроении, что больше походят на конвоиров, что где-то там, то ли во сне, то ли в другом времени, из-за него, Артура, умер человек, которого он, как оказалось, успел полюбить больше любых близких, больше себя.

И Артуру снова казалось, что он смотрит кино про самого себя – на этот раз какую-нибудь из самых одиозных мелодрам нелюбимого им Альмодовара, потому что так дико все могло сложиться разве что в воображении сумасбродного испанца.

Он мог бы лежать неделями и тупо глазеть в потолок, и так случилось бы еще несколько месяцев назад, но жизнь с Имсом и, конечно, сам Имс его кое-чему научили. Уроки любовника даром не прошли, и поэтому Артур лежал и пялился на солнечные зайчики, плясавшие на стенах, всего-то три дня, а потом встал, умылся, позавтракал, взял ноутбук и стал шерстить Сеть.

Он отсканировал фотографию Имса, которая все еще лежала у него в нагрудном кармане рубашки (так странно, так дико), он начал методично искать любую информацию, касавшуюся Атлантик-Сити, старого казино, легендарного особняка и дома в Нью-Йорке. Так он понял, что, упоминая гениального русского поэта-эмигранта, Имс говорил об Иосифе Бродском. Он даже – предположительно – нашел информацию об отце Имса: по крайней мере, некоторые факты сходились, Артур видел совпадения. Но, конечно, о самом Имсе ничего он не отыскал – тот был сыном исторической личности, однако сам ею не являлся. Всю жизнь Имс действовал теневыми методами и нигде не светился. Да и само его имя, как вдруг заподозрил Артур, могло быть не более чем детским, или криминальным, или артистическим прозвищем, которое потом укоренилось как имя. Предположительный Имсов папаша выглядел одновременно элегантно и устрашающе – такой вполне мог заправлять Атлантик-сити во время Сухого закона, шляпа, сигара и глаза, напоминавшие пистолетные дула, были при нем.

История оставила свои следы повсеместно, однако все то, что имело значение в тридцатых, давно быльем поросло, а Артур не был правительственным агентом или даже частным детективом, чтобы получить доступ к секретной информации, чтобы грамотно, по каким-то правилам, вести поиск. Он действовал почти бессистемно, хаотично, сутками просматривая гигабайты информации, до воспаленных век, до лопнувших кровеносных сосудов в глазах, до черных звездочек, весело скакавших по сетчатке.

Дом в Нью-Йорке отпадал – Артур видел нынешних жильцов их с Имсом бывшей двухэтажной квартиры, которая снова была разделена на две меньших по размеру, одноэтажных. Вполне возможно, что Имс в начале семидесятых эту квартиру просто снимал – ну или она отошла тому же Коббу и он ее продал.

Кстати, о Коббе Артур тоже не смог ничего отыскать – ну тут он сразу не питал никаких надежд. Кобб изначально казался лошадкой еще более темной, чем сам Имс, Артур просто боялся представить, сколько у него имелось паспортов, имен, профессий и адресов проживания. Доминик Кобб так плотно жил по тщательно прорисованным легендам, что и сам уже забыл со временем, наверное, кто же он.

Особняк в Атлантик-Сити значился как достопримечательность города и частная собственность, только вот чья частная собственности, нигде не упоминалось даже вскользь.

Таким образом, еще чуть больше недели Артур потратил на изучение информации в интернете, но так и не преуспел. Да, в общем-то, что он пытался там найти? Даже если бы нашлись какие-то сведения об Имсе, это бы его не оживило. Имс был мертв, мертв, мертв. Просто Артуру требовалось подтверждение, что Имс вообще существовал – да, еще какое-то подтверждение, кроме старого пожелтевшего фото. Хотя любое подтверждение причиняло дополнительную боль. Возможно, Артуру сейчас стало бы неимоверно легче, признай он Имса всего лишь персонажем сна.

Просто сны, детка, просто сны. Сны о чем-то большем. На самом деле Артур никогда никуда не выбирался из вчерашнего вечера – он просто спал в вагоне поезда, и ему снилось, что он счастлив. Такое случается со всеми когда-нибудь однажды. В каком-нибудь сне мы оказываемся так бездонно счастливы, что кажется: нам открылись новые смыслы. Но потом все это пропадает, растворяется. Никаких белых башен и висячих мостов, никаких опаловых небес и множественных мерцающих лун.

Сколько это могло продолжаться, в конце концов? Не всю же жизнь.

Артур чувствовал себя смертельно уставшим, и ему уже ничего не хотелось – он желал все забыть. Да, может быть, он рано сдался, но… кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне. А Артур теперь знал. И, может быть, жалел об этом знании. Может быть.

Поэтому он даже обрадовался – какой-то частичкой своего измученного разума – когда позвонила Сара и принялась что-то жизнерадостно щебетать в трубку. Она явно набивалась в гости, и Артур с той же старательно натягиваемой радостью согласился. Он встретил ее очень приветливо, даже нежно, даже кокетливо: улыбался, показывал ямочки на щеках, обнимал за талию, участливо спрашивал о чем-то, а она о чем-то оживленно рассказывала, только вот о чем, он не понимал, будто бы она говорила на японском.

Может быть, стоило поискать в Сети информацию о Сайто, вдруг подумалось ему. Он-то явно владел какими-то крупными предприятиями уже в то время, бизнес вел с размахом. Имс упоминал даже об авиакомпаниях.

– Знаешь, а я звонила тебе в рождественскую ночь, – как бы невзначай проинформировала Сара, вытягивая ноги в цветных чулках и неприкрыто ими любуясь. Ну да, ноги действительно были что надо. – Но мне сказали, что ты внезапно куда-то уехал… Так странно! В самую полночь! Мне показалось, даже твоя мама была слегка удивлена... Она, кстати, думала, что ты поехал поздравить меня.

– Нет, – медленно сказал Артур. – Я был в другом месте. Совсем в другом.

– Я тебе разонравилась, Артур?

Артур, конечно, предполагал, что разговор завернет под этим углом, но все равно ему стало смешно. Или нет? Он вдруг подумал, что все его чувства оказались как под наркозом, в глубокой заморозке. Ничего невозможно разобрать, что-то не слушается, какой-то механизм распознавания испортился, все чувства – как мертвая резина, обманка.