Люди в его батальоне считали минуты — война вот-вот должна была кончиться. Их мобилизовали последними, и теперь все беспокоились, что им не удастся сыграть в Шестидневной войне заметную роль.

Биро родился 4 декабря 1927 г. в городе Арад в Румынии, в южной части Трансильвании. Когда разразилась Вторая мировая война, Трансильванию аннексировала Венгрия, и семью Биро отправили в Освенцим (Аушвитц).

Однажды Биро вернулся после работы в барак. Шел снег, голодные заключенные нетерпеливо ждали ужина. Старшим барака был немецкий коммунист. Он раздавал еду — густую мутную бурду, разливая ее по мискам узников. Пища распределялась по номерам, каждый день начиная с другого, так как последним в очереди доставалась более густая похлебка с гущей. Биро, находившийся почти в самом начале очереди, ждал, когда назовут его номер. Но когда подошла его очередь, старший взял Биро за плечо и оттолкнул.

— Ты подожди, — бросил он Биро. Парень пришел в ужас. Он видел, как пустеет котел, и испытывал неописуемые муки голода. Но страх пересиливал даже голод, и он думал не о том, почему его лишили ужина, а о том, что с ним случится. Правда ли, как говорили сидевшие в лагере цыгане, что в Освенциме есть помещения для уничтожения газом больших масс людей? Когда Биро прибыл в Освенцим, он весил шестьдесят килограммов, теперь же — около сорока. Он замечал, что особенно сильно исхудавших куда-то отправляют. Но куда? Он дрожал от страха. — Ты, — позвал старший, — иди сюда! — Биро приблизился на подгибавшихся ногах. Очередь подходила к концу. Котел почти опустел. Биро не сразу сообразил что кто-то взял у него миску. Наконец он увидел, что старший скребет половником по дну котла, собирая гущу. Он налил полный половник, затем второй. В миске Биро оказалась самая лучшая еда из того, что доставалась ему за долгое-долгое время. — Ты наверное забыл, мальчик. Но сегодня 4 декабря. Тебе исполнилось семнадцать, — сказал старший барака. — Я надеюсь, будущий день рождения ты проведешь на свободе, дома, в кругу семьи.

Биро очень хорошо запомнил свой семнадцатый день рождения. Он не забыл немца, старшего барака, как не забыл и кузнеца из Кельна.

Биро работал на большом химическом производстве недалеко от лагеря, как и тысячи узников Освенцима. Биро, который учился слесарному делу в Венгрии, стал подмастерьем у немецкого кузнеца из Кельна, работа которого заключалась в изготовлении и ремонте инструментов. Биро называл его «господин мастер». Как весь немецкий персонал на заводе, кузнец ел в восемь утра и в час дня. Рабочим из лагеря еды не полагалось, и немцам строго-настрого запрещали что-либо им давать. Биро сидел на лавке и смотрел, как кузнец ест на рабочем месте. Мастер приоткрывал ящик стола и, ругая пекаря за сожженный хлеб, срезал с него толстые куски, которые падали в ящик. Затем он чистил яблоко, бросая толстую спираль в тот же ящик. Иногда он даже, будто случайно, ронял туда кусочки мяса. Закончив есть, он ногой закрывал ящик, потягивался и говорил:

— Алекс, я пойду разомнусь, а ты прибери тут и вычисти ящики.

Но то были исключения из правил. Биро постоянно волновался из-за потери веса. Каждый вечер заключенные отправлялись под душ, голые и замерзшие, и немцы отбирали часть из них — тех, кому предстояло принять смерть в Биркенау. Биро очень боялся, но никогда не впадал в малодушие или апатию, он хотел жить, и его страх перед смертью давал ему силы работать до последнего. «Если я перестану работать, меня сожгут», — все время повторял он себе.

В 05.30 узники выходили на утреннее построение, с которого тройками шли на работы. Некая инстинктивная, сверхъестественная сила заставляла Биро слезать с нар, натягивать лохмотья и, собирая всю волю в кулак, идти строиться. Они шли на работу под звуки оркестра. Порой Биро и теперь еще слышит его.

Однажды утром ему не сразу удалось подняться на ноги. Он пришел на «Аппельплятц», собрав последние капли сил. Старшим секции был огромный сильный немец-уголовник, носивший на робе зеленый треугольник. Ему не понравилась нетвердая походка Биро, и он ударил парня по лицу. Очнулся Биро в больнице.

В Аушвитце создавалась атмосфера иллюзий: «Переживем сегодняшний день, может, завтра станет лучше». Биро надеялся, что придет момент, и он выйдет из Освенцима. Но каждый день он видел узников, бросавшихся на колючую проволоку, по которой шел электрический ток.

Порой наиболее оптимистически настроенные заключенные делились друг с другом мечтами о том, что они будут есть, когда выйдут на свободу. Такие разговоры являлись источником надежд и споров и служили развлечением. Биро оставался последователен:

— Когда я выйду на свободу, я возьму большую буханку черного хлеба и буду есть столько, сколько захочу. Но еще я хочу винтовку со штыком, чтобы меня боялись. — Подполковник Биро говорил своим подчиненным, что и сейчас он часто вспоминает эти слова: «Хлеб и винтовка равно важны для выживания».

Он заболел пневмонией, перешедшей в плеврит. Когда Красная армия освободила узников Освенцима, Биро весил меньше тридцати пяти килограммов.

Утром в пятницу, 9 июня, все жадно внимали голосу диктора программы новостей. Заместитель командира мотопехотного батальона, майор Моше Хавив, тоже слушал радио. Сразу после новостей он сел и написал домой открытку:

«Дорогая Гила!

Я был так рад поговорить с тобой вчера. Сегодня утром объявили о возможном прекращении огня, что рушит наши планы. Нам будет стыдно, если сирийцы так просто уйдут. Тысяча поцелуев всем.

Ваш Мош».

Он бросил открытку в почтовый ящик в поселке, около которого стоял батальон, когда прозвучал приказ: «Приготовиться к выступлению». Эти слова пронеслись по бригаде как электрический разряд, вызвав чувство удовлетворения и даже веселье.

Майор Моше Хавив постучал в дверь дома Абрама Баниона, в доме которого штаб батальона провел несколько совещаний.

— Разрешите нам использовать ваш дом еще для одного последнего короткого совещания? — спросил майор Хавив хозяйку, когда та открыла дверь.

Когда последний инструктаж батальона мотопехоты закончился, майор Хавив взобрался в командирскую бронемашину и приказал водителю ехать к Голанским высотам. В полугусеничной бронемашине, двигавшейся во главе колонны к Кфар-Сольду и Гиват-Хаем, находилось пять человек. Со своих позиций на господствующих высотах сирийцы прекрасно видели израильтян и немедленно открыли огонь из длинноствольных чешских пушек и тяжелых 120-мм минометов.

Сидевшие в машине Хавива испытывали странное чувство — они ехали на войну, которая, по сообщениям, уже закончилась. Предыдущим вечером все пятеро присутствовали на вечеринке — водитель собирался открыть ресторан и устроил своего рода презентацию, чтобы продемонстрировать свои кулинарные способности. Он варил, жарил, парил, и участники вечеринки пришли к единому мнению: обед удался и запомнится на многие годы. Теперь водитель сказал друзьям в полугусеничной бронемашине:

— Ну, мы сделаем все, от нас зависящее. А уж что будет, то будет.

Было 10.00.

Доктор Глюк искал медсанчасть бригады, но найти ее в колонне бригады, двигавшейся по простреливаемой противником местности, оказалось крайне трудно. Офицеры, которых он спрашивал о местоположении медицинской роты, даже не слышали его вопроса. Они обнимались и кричали:

— Мы идем на Голанские высоты!

В кибуце Хагошрим он наткнулся на медсанчасть пехотной бригады. Командир попросил доктора Глюка и его санитара Ронни остаться. Он указал на зеленые лужайки кибуца, на бассейн и спросил:

— Что вам тут не нравится, Глюк?

Идея доктору Глюку понравилась, на минуту он поддался искушению и почти решил остаться в пехотной бригаде. Было мало шансов найти свою роту на дороге, где царил грохот танков и полугусеничных бронемашин, взрывались снаряды и мины. Но что-то кольнуло доктора Глюка, и он почувствовал, что должен следовать со своей бригадой. Офицер, медик дал ему джип, и он отправился на поиски. Впереди тянулась вереница «Шерманов».