Тут он помолчал немного, обдумывая что-то. После я понял, что он обдумывал. Он старался сообразить,

нельзя ли увязать это с политикой. Ведь он был не только мастер, но и парторг. А парторги у них так устроены,

что обязательно сводят все на политику. Обдумав то, что ему было надо, он добавил:

— Допустим, верх возьмет другая сторона. Ну и что? Кровопролития у нас из-за этого не произойдет. А

польза будет всем. В этом и заключается главная суть мирного соревнования. Всем польза, и никому вреда. Вот

так бы и государствам договориться, чтобы всякие там споры и раздоры между собой — идеологические и

политические — решать мирным соревнованием, а не войной. Тогда чья бы сторона ни победила, а выигрывали

бы всегда народы обеих сторон. Но это не вдруг наладится. Сначала нужно установить мир и доверие между

государствами. Без мира, без дружбы это дело не пойдет. Вот здесь, рядом со мной, сидит представитель

Финляндии Алексей Матвеевич Турханен. Уж он-то знает, каково пришлось финскому народу от войны с нами.

Но стоило заключить мир, как жизнь опять помаленьку в гору пошла. Жизнь — она ведь такая! Она непременно

свое возьмет. Ей только дорогу давай пошире. А. народ финский — миролюбивый, трудовой народ, и война ему,

как и нам, не нужна. Видели нашего гостя в работе? Поет у него в руках топор-то. Видно, помахал он им за

свою жизнь всласть. Так вот, я предлагаю выпить первую рюмку за мир, без которого не продвинется и наше

дело, не устроится и наше счастье, за мир и за дружбу с хорошим финским народом!

И они выпили эту первую рюмку здесь, в глубине лесов, не то белорусских, не то псковских, за дружбу с

вами, финские люди. И лишь потом стали пить за то, что относилось к их свадебному вечеру. Не знаю, почему

они начали свой местный маленький праздник именно так. Может быть, ради финского гостя? Увидели финна и

выразили через него свое отношение к финскому народу. Такое напрашивалось тут объяснение, хотя ты, Юсси,

конечно, назвал бы это слишком наивной догадкой. Твой опытный, зоркий глаз легко усмотрел бы тут совсем

иную причину. Советская пропаганда — вот как ты бы это назвал.

Да, так оно и было, конечно. Тебе ли, Юсси, этого не знать с твоим проникновенным умом! Все у них

было подстроено заранее: и дождь, загнавший меня в этот лесной поселок, и богатый свадебный стол, даже речь

парторга касательно дружбы с финнами. Все было заранее продумано с одним-единственным намерением

вкрутить мне мозги. Но ты, Юсси, можешь быть спокоен. Не такой я был простак, чтобы так легко клюнуть на

эту приманку.

Да, я пил, конечно, и ел всю эту заготовленную для меня хитроумную пропаганду. А что же мне

оставалось делать? Но нельзя сказать, чтобы она показалась мне такой уж неприемлемой, эта их пропаганда,

особенно та ее разновидность, которая побывала в печном жару. У них это все носило разные названия, и

трудно было бы возразить что-нибудь против таких вещей, как, например, свадебный пирог с яйцом и рисом

или печеный окорок, напитанный такими ароматами, от которых мутилось в голове. Правда, замутнению в

голове способствовало также и то, что наливалось в рюмки. И, пожалуй, это был самый убедительный вид

пропаганды, насколько я это сам ощутил. Да, я пил эту пропаганду, мне снова ее наливали в рюмку, я вставал с

приветливой улыбкой и протягивал наполненную пропагандой рюмку на все стороны, и все, кто мог дотянуться,

прикасались к ней своими рюмками и тоже пили.

Чаще всего рюмки тянулись туда, где сидели две молодые пары. Я тоже тянул к ним свою рюмку. Они

протягивали в ответ свои. Наши рюмки сталкивались над серединой стола и звенели. Все желали молодым

супругам счастья и успеха в работе. Я тоже желал им зарабатывать побольше, чтобы в доме было счастье. Не

мог я только понять, ради какого заработка покидали они на два часа этот свадебный стол. Но я не терял

надежды выяснить это в конце концов.

Тем временем в уме у меня постепенно складывалось короткое ответное слово по поводу дружбы финнов

с русскими. А как же иначе? Если тебя назвали представителем финского народа, то представляй его достойно и

на хитрую пропаганду тоже сумей ответить пропагандой. Однако мне не повезло с ответом. Когда я поднялся,

держа в руке рюмку, наполненную белой пропагандой, рядом не оказалось парторга. А как выступать с

ответным словом по поводу целых народов, если перед глазами нет парторга? Насколько я тут у них убедился,

его это касалось главным образом — принимать на себя бремя забот о народе. И потому, готовясь изложить им

кое-что исходящее от финского народа, я хотел, чтобы это не миновало русского парторга. Но его не было на

месте. Он в это время стоял позади обеих молодых жен. Со своего места я видел его темно-русую голову,

склоненную над их разными но цвету лицами. Но руки он раздвинул шире того пространства, которое занимали

жены. Руками он дотянулся до их мужей, сидевших по обе стороны от них. И, похлопывая мужей по плечам, он

сказал им:

— Ну, как самочувствие, враги смертельные? Я вижу, вы даже чокаться друг с другом не желаете. Даже

ради такого дня? Даже ради жен ваших, которые вон как дружно уместились между вами? Теперь бы вам еще

сцепиться где-нибудь на задворках для полноты картины, верно? Вот бы красивое зрелище получилось,

достойное богов. Только одна у меня к вам нижайшая просьба: черепа друг другу глубже десяти сантиметров не

проламывать, ибо на этой глубине возможно даже у вас присутствие мозгов, которые могут еще пригодиться

вам в жизни, и руки из плеч с корнями не вырывать! Они тоже могут пригодиться, как пригодились сегодня,

когда побежденный едва не занял место победителя, напомнив этим еще раз о переменчивости людской славы.

А чокаться зачем же? Это вы правильно решили. Правда, оно вроде как бы немножко не совсем удобно

выглядит перед всеми остальными. Но плевать вам на всех остальных, верно? Позади столько взаимных обид, а

впереди смертный бой. До чоканья ли тут? Боже упаси!

Оба парня рассмеялись, выслушав это, и тут же крепко приложились рюмками, осушив их одним

глотком. Это вызвало новый веселый шум за столом и новый звон рюмок и бокалов. К моей рюмке тоже

притронулись чьи-то рюмки, и мне тоже поневоле пришлось ее выпить. А для ответного слова нужна была

новая полная рюмка. Пока ее наполняли, я уделил внимание второму куску свинины, отрезанному для меня от

окорока румянолицей хозяйкой. И этот кусок тоже улетучился из моей тарелки со всеми приложенными к нему

вкусными дополнениями в такой короткий миг, что я только с последним глотком уловил направление, по

которому все это исчезло. Однако не успел я этим огорчиться, как тарелка моя стараниями хозяйки снова

наполнилась.

Наполнилась и рюмка. Но тут же кто-то провозгласил новое пожелание. Пришлось выпить за это

пожелание и опять уделить внимание тому, что было на тарелке. Потом это повторилось еще раз. Я встал с

поднятой рюмкой, чтобы сказать наконец ответное слово, но едва раскрыл рот, как услыхал новое пожелание. Я

выпил, сел и снова обратился к своей тарелке. Не помню, что на ней было, кажется пирог, а может быть,

студень, или рыба, или грибы. Все это быстро куда-то испарялось из моей тарелки вперемежку с тем, что

наливалось в рюмку. Куда бы это все могло деваться?

Пока я раздумывал над этим, передо мной вместо рюмки вдруг оказался стакан с горячим чаем, а вместо

тарелки — розетка с вареньем и груда домашнего печенья в плоской корзинке. И тут я спохватился, что так и не

сказал им ответного слова. Но уже неудобно было делать это без рюмки в руках. Да, это была для них огромная

потеря, конечно, — остаться без моего ответа. Но что ж делать? Так уж им, видно, суждено было в жизни