Р2

Г85

Оформление художника

М.НОВИКОВА

7 - 3 - 2

66 - 71

1

Но я не предполагал, что поеду к ней так скоро. Это пришло как-то слишком неожиданно, хотя мысль о

поездке уже плотно угнездилась в моей голове. Но не сам я проявил к тому торопливость. Другие люди меня

подтолкнули. Вызванный как-то под вечер в контору треста, я узнал там, что имею право получить отпуск.

Меня только просили сказать, когда возьму его и на сколько дней. Вот за чем стояло дело. За мной оно стояло.

Но я не собирался быть помехой такому делу, хотя сам еще даже и не подумывал об отпуске. Я спросил:

— А когда я должен взять отпуск, извините в резонности, пожалуйста?

И мне ответили:

— Когда угодно. Хоть сегодня. Хоть сейчас. Только укажите срок. Мы вам даем две недели оплаченных.

Можем прибавить недельку за ваш счет, если желаете. А если вам нужно куда-нибудь съездить…

— Съездить?

— Да. Ведь вас же не может не интересовать наша страна, не правда ли? Небось и маршрут поездки

давно разработан?

— А?

— Небось уже давно наметили, куда ехать?

— Вот и поезжайте. А мы вам накинем еще недельку на дорогу. Двадцать восемь дней вас устроят?

— Двадцать восемь дней?

Я знал, что мне на поездку нужен был всего один день, и поэтому не нашел даже, что ответить на такое

предложение. Но пока я раздумывал, все было сделано, и оттуда я вышел, неся в кармане справку о месячном

отпуске и деньги, выплаченные за половину этого срока, сверх тех денег, что я получил за работу.

Но я никуда не собирался съездить. Очень-то мне это надо было! Никто меня никуда не звал. И даже

письмо, которое я получил, никак не было похоже на приглашение. Скорее даже наоборот. А если так, то зачем

было мне навязываться кому-то не желающему меня знать? Нет, я никуда не собирался ехать. Выпив у Марии

Егоровны две чашки кофе, я прошел в свою комнату, где меня ждала недочитанная книга русского писателя

Гоголя.

Но на этот раз читалась она почему-то плохо. Не знаю, что было тому причиной. Красивые слова Гоголя

не шли мне в голову, как ни старался я вчитываться в них, склонясь над книгой у открытого окна… И скоро я

встал из-за стола, оставив книгу раскрытой на той странице, где было сказано про их Россию: “Эх, тройка!

птица тройка…”. А чтобы не пропадало даром время, я примерил на себе обновки, купленные за последнее

время: новый серый костюм, желтые туфли на кожаной подошве, шелковую рубашку в серо-голубую полоску и

синий галстук с огненными крапинками.

Конечно, я никуда не собирался, но просто так мне захотелось проверить, как бы это все выглядело на

мне, если бы я вдруг действительно взял да и поехал куда-нибудь. И надо сказать, что оно неплохо выглядело.

Довольный этим, я вышел на кухню, чтобы показаться Марии Егоровне. Я сказал ей:

— Вот, Мария Егоровна. Все это вашего производства.

Она, прищурясь, окинула меня взглядом и сказала:

— Ништо! Мы всё можем производить. И в крупном и в мелком хошь кого за пояс заткнем. Только бы не

мешали нам. Только бы войной к нам опять не полезли.

— Кто же теперь может полезть на вас войной, Мария Егоровна?

— Мало ли кто! Мы и раньше думали: кто? Вроде и некому. А ведь нашелся же! Да еще какой! Мирных

людей целыми миллионами в печах сжигал! Это как расценивать?

— Да, это страшное дело делалось.

— Еще бы не страшное. Оно, конечно, и раньше бывало, что люди убивали и кромсали друг друга на

войне. Но чтобы мирных людей, стариков, детей, женщин да в печь миллионами — этого еще не бывало. В

лютого зверя надо выродиться, чтобы такое изобрести. Да что там — в зверя! Рядом с этим и зверь — ангел.

— Да, пожалуй…

А каково тому народу, который это у себя допустил! Горько тому народу.

Так сказала Мария Егоровна, маленькая русская женщина с проседью в русых волосах, собранных в узел

на затылке. У нее никто не погиб на войне: ни муж, ни сын. И все-таки брови ее сердито сдвинулись над серыми

добрыми глазами, когда она это сказала, и грозно звякнули в ее руках тарелки, обмываемые теплой струей,

бегущей из крана. А если бы о том же заговорила мать, потерявшая близких? Но я не стал додумывать про это и

молча попятился к двери, чтобы вернуться в свою комнату, где меня ждал недочитанный томик Гоголя,

раскрытый на словах: “Эх, тройка! птица тройка…”. Мария Егоровна заметила, что я ухожу, и сказала:

— Погулять собрались, Алексей Матвеевич? Хорошее дело. В такую погоду да при таких обновах — в

самый раз на Невский идти.

Пришлось идти. Как было не идти, если меня к тому подтолкнули? Неудобно было не идти, и я пошел.

Погода стояла ясная, и солнце еще виднелось над крышами домов, несмотря на поздний час вечера. Перейдя

Дворцовую площадь, я вышел на Невский проспект, как посоветовала мне Мария Егоровна, а по Невскому

зашагал куда пришлось. Мне было все равно, куда идти. Мария Егоровна посоветовала мне показаться на улице

в новом костюме, и я выполнял ее совет.

Но, шагая по Невскому проспекту куда пришлось, я почему-то очень скоро очутился перед Московским

вокзалом. Не знаю, как это получилось. Делать мне на вокзале было нечего и ехать было некуда. Никто меня

нигде не ждал, и мне тоже никто и нигде не был нужен. Поэтому даже непонятно, почему меня вдруг вынесло к

железнодорожным кассам. Просто я задумался, должно быть, больше, чем следовало, — вот и подошел к ним.

Народ меня к ним потянул. Он вливался туда сквозь ворота непрерывным потоком, застревая временно у касс, и

потом растекался дальше по платформам. Не мудрено, что и меня подхватило этим потоком.

Кажется, я тоже подошел к одной из касс и даже купил билет куда-то. Непонятно, зачем я это сделал, но

помнится, что именно так и было. Черт его знает, что это на меня вдруг нашло такое! Может быть, ясная и

теплая погода подействовала на мою голову и в ней получился какой-то заскок? А может быть, просто

захотелось глотнуть загородного воздуха? Что ж в этом особенного? Пришло лето, наступила теплая погода.

Неудивительно, что меня потянуло куда-то за город, к зеленым просторам и к солнцу.

Так с билетом в кармане я походил некоторое время туда и сюда по залу ожидания. Потом вышел на

перрон и побродил по перрону, пока не подошел поезд. Не знаю, зачем он мне понадобился, этот поезд, но я сел

в него, а когда он тронулся, попросил постель на ту полку, которая была указана в моем билете. Я даже лег в

постель, сняв туфли и аккуратно сложив у себя в изголовье костюм, рубашку и галстук, чтобы не помять их во

время сна. И в конце концов я даже заснул в этой постели, а проснулся от прикосновения руки проводника,

который сказал:

— Гражданин, вам на следующей выходить!

— Почему выходить?

— Потому что следующая — Балабино.

— Вот тебе раз! Это что же такое значит? Выходит, что я взял билет до Балабина? Ну и ну!.. Странно.

Для какой же надобности мне Балабино? Неужели я так и сказал кассиру? Или он просто по ошибке выбил мне

этот билет? Узнал меня, вспомнил, куда я покупал в прошлом году, и выбил. Хе-хе, здорово получилось! Вот

чудак-то этот кассир! Но делать нечего. Балабино так Балабино. В конце концов, мне ведь все равно, где

выходить, лишь бы воздух был свежий. Выйду в Балабине. Здесь тоже есть зелень, цветы и деревья.

Я встал и оделся. Мыться мне не очень хотелось в тесноте вагона. Но жалко было оставлять нетронутым

полотенце, приложенное к постельному белью. Как-никак за него тоже были плачены деньги. Пришлось

помыться, чтобы не оставлять его в нетронутом виде. И пока я этим занимался, поезд подошел к станции