хозяином не себя, а председателя. Значит, и он по-настоящему не знал о своем праве быть хозяином.

Так постепенно уяснил я себе это странное явление. О, я способен был разгадывать и не такие загадки!

Они просто не успели еще хорошо узнать. Не успели проникнуться верой в то, что земля — их собственная,

как прониклись этой верой все их соседи или те пятнадцать молодых парней и девушек из их же деревни, что

работали на общем поле без оглядки на других. И будь у них председателем один из тех пятнадцати, он, может

быть, не поленился бы всем остальным это разъяснить.

Но, с другой стороны, как можно было не знать! Жить на земле и не знать, что ты ее хозяин! Боже мой!

Сделайте меня хозяином земли там, на полупутье, и я покажу вам, для чего дана человеку богом земля!

5

Заозерье оказалось крупной деревней. В ней были две лавки, столовая и почта. Первым долгом я зашел

на почту и послал Ивану Петровичу телеграмму, прося его не беспокоиться по поводу моей задержки. А в

пояснение задержки я написал: “Изучаю народ, с которым надо дружить”. Вот как я ему написал для

успокоения. Пусть засветятся одобрительно его серые глаза под своими мохнатыми прикрытиями, и пусть

лишний раз будет где-нибудь сказано обо мне хорошее слово.

Отправив телеграмму, я пошел искать колхозную контору. Она оказалась почти напротив столовой, по

другую сторону улицы. Увидя выходившего из конторы человека, я сказал ему коротко, чтобы не затруднить

пониманием трудной для него вежливости:

— Тут у вас представитель один есть из области. Депутат. Вы не слыхали?

И простой вопрос оказал свое действие. На него сразу же последовал нужный мне ответ:

— Как не слыхать? Слыхал. И даже видал. Там он сидит, в конторе. Только у них совещание сейчас. Или

вы тоже на совещание?

— Нет, я только к ней. Мне только она нужна.

— А-а-а…

Он посмотрел на меня с недоумением. Но я не стал пускаться с ним в подробности о моей женщине и

сказал:

— Ничего. Я здесь подожду.

Он с тем же недоумением протянул: “А-а…” — и направился прочь. Отойдя немного, приостановился

было, явно желая у меня что-то переспросить, но раздумал и продолжал свой путь, не забыв, правда, оглянуться

на меня еще раза два.

А я прошелся несколько раз туда и сюда перед конторой, стараясь не задерживаться подолгу под окнами,

чтобы она не заметила меня раньше времени. Не стоило нарушать ее занятость. На свободную голову сильнее

будет ее радость при виде меня.

Походив немного возле конторы, я перешел на другую сторону улицы и присел там на скамейке перед

палисадником. Но и там я недолго посидел. Какой-то мужчина в очках выглянул дважды в окно конторы. Я

подумал, что вот и она, моя женщина, так может выглянуть. А выглянув, увидит меня, обрадуется, заторопится

и перепутает все свои дела. Чтобы этого не случилось, я поднялся с места и вошел в столовую. Она оказалась

почти пустой, и я без труда нашел в ней такое место, откуда мог сквозь боковое окно наблюдать за конторой.

И вот я сидел в столовой, поглядывая сквозь окно на крыльцо конторы, где шло совещание и где моя

женщина тоже говорила что-то умное и дельное. Я заказал себе щи из кислой капусты и котлеты и, конечно,

постарался уничтожить это все побыстрее, чтобы успеть вовремя выскочить из столовой и оказаться перед ней,

когда она появится на крыльце конторы.

Но только двое мужчин вышли за это время из конторы. Наскоро выпив стакан компота, я расплатился и

поспешил вой из столовой, чтобы не прозевать момента. Еще двое мужчин вышли из конторы. Один из них был

с портфелем и в очках. Как видно, совещание подходило к концу. С минуты на минуту могла появиться на

крыльце и моя женщина. Я подошел поближе, перебирая в памяти слова, приготовленные для разговора с ней.

Но они как-то непослушно вдруг повели себя, эти слова, вылетая из моей памяти и не желая идти на язык.

Приходилось наспех придумывать новые.

Первым долгом надо было сказать: “Здравствуйте, Надежда Петровна!” — и при этом посмотреть на нее

многозначительно. Что она могла ответить? Она могла ответить: “Ах, это вы! Какими судьбами вы здесь,

простите в невероятности?”. Или что-нибудь в этом роде. Дальше опять шли мои слова, примерно такие: “Я

обещал к вам приехать и, как видите, приехал”. При этом она должна была выразить удивление: “Но как же вы

меня нашли в самой что ни на есть глубине России?” — “А я вас везде найду, Надежда Петровна, потому что вы

для меня такая-то и такая-то”. Тут надо было еще срочно придумать, какая она для меня. Кстати, надо было

упомянуть о соревновании на четвертом этаже. (Про пятый этаж не обязательно было упоминать.) А потом

сказать что-нибудь о коммунизме, без которого я, конечно, жить не мог, и о намерении изобрести что-нибудь,

как это у них принято. Не изобретя ничего, трудно приобрести благосклонность у их женщины, о чем вполне

убедительно говорится в их романах. Но что я мог изобрести, если не имел ни сверла, ни станка, ни пшеницы?

Я мог изобрести какое-нибудь новое приспособление к рубанку или фуганку, что заставило бы их двигаться без

помощи человека. Человек сидит, а они действуют. Приходит ко мне в мастерскую моя женщина, я нажимаю

кнопку, и они вскакивают на дыбы все вместе: рубанок, фуганок и топор — и кланяются ей или танцуют перед

ней вальс, а внутри у них музыка. Да, что-то вроде этого надо было придумать, конечно, если я собирался

завоевать сердце их женщины.

Я потоптался еще немного возле крыльца конторы, а потом остановился прямо перед окнами. Пусть уж

она теперь заметит меня — лишь бы поскорее вышла. Но она не вышла. Это было непонятно. Подумав немного,

я заглянул в открытое окно, но не увидел ее внутри и не увидел также никакого скопления людей. Незнакомая

девушка сидела за столом и что-то писала. Больше в комнате не было никого. Помедлив еще пять минут, я

вошел внутрь и спросил у девушки:

— Скажите, пожалуйста, не откажите в извинительности, где здесь происходит совещание?

Она сначала удивилась моим словам, как удивлялись до этого все другие, столь же непривычные к

тонкостям вежливости. Но последние слова она поняла и ответила:

— Уж закончилось давно. А вы откуда?

— Из Ленинграда.

На этот раз она не выказала удивления моим словам и повторила, не отрывая глаз от своих дел:

— Закончилось. Он поехал осматривать новые пруды.

— Кто он?

— Уполномоченный из облисполкома.

— Нет, я спрашиваю про нее, про Надежду Петровну, депутата областного Совета. Мне сказали, что она

здесь.

— Где? Здесь? В конторе?

— Да.

— Нет, здесь такой не было.

— Совсем не было?

— А разве не одно и то же: совсем не быть или просто не быть?

— А мне только что сказали…

— Кто сказал? Не могли вам этого сказать, если ее не было.

Девушка оказалась такой быстрой на ответы, что я даже не успевал как следует обдумывать свои

вопросы. И тут я вспомнил, что и на самом деле тот человек мне этого не говорил. Он только поддакнул тому,

что сказал ему я, а потом все оглядывался, словно собираясь что-то объяснить. Мне следовало догнать его и

снова вызвать на разговор, а я не догадался. Не зная, что подумать, я сказал:

— Но где же она? Мне за озером сказали, что она сюда приехала.

Девушка подумала немного. Должно быть, вид у меня был не особенно бодрый, если она приняла

наконец во мне участие и сняла телефонную трубку. Когда ей ответили, она сказала:

— Сорок пятого дайте.

Ей дали “сорок пятого”, который откликнулся простуженным старческим голосом на всю комнату:

— Сорок пятый слушает.

Она спросила:

— Это от вас, кажись, кто-то депутата облсовета приглашал?

Голос в трубке ответил: