— Ну что ж, он, в общем, ничего, — говорит Старик, когда мы с ним возвращаемся домой. Сегодня среда, и у нас было свидание с мистером Росуэллом в баре отеля «Старые доспехи». — Рассуждает толково, не кипятится, понимает, что, снявши голову, по волосам не плачут.

— Где это видано, чтобы встречаться и обсуждать будущее своих детей в трактире! — говорит наша Старушенция.

— Это не трактир, — говорит Старик, — а бар самого лучшего отеля в Крессли. Этот отель, помнится мне, был достаточно хорош, чтобы устраивать в нем свадьбу Кристины.

— То совсем другое дело, — говорит наша Старушенция. — У нас был отдельный кабинет, мы не сидели в баре.

— Когда мужчины сходятся, чтобы потолковать о деле, они это делают за стаканом вина, — говорит Старик. — Я тебе скажу, что нигде во всем городе не проворачивают таких дел, как в этом баре. Разве что, может, в Морском клубе. И притом я тебе уже объяснял, что мы должны были встретиться на нейтральной, так сказать, почве. Если бы он пришел сюда, он бы чувствовал себя не так свободно, а если б я пошел к нему, тогда мне было бы труднее. И опять же, — добавляет он, подмигнув мне, — мы оба хотели, чтобы женщины не путались у нас под ногами.

— Ясное дело, — говорит наша Старушенция, — ясное дело, пусть мужчины все решают, вот и будет порядок. Это всем известно. — Она сердито качает головой. — Ладно, поживем — увидим.

Она уходит на кухню и возвращается с двумя кружками.

— Вот ваше какао, если вы еще в состоянии влить себе что-нибудь в глотку.

Старик поднимает брови и смотрит на меня, но ничего не говорит.

— Ну, а я скажу, — произносит наша Старушенция, усаживаясь за стол, — что эта Ингрид, похоже, довольно славная девчонка. Я, признаться, крепко была настроена против нее, но теперь, как я ее повидала, думаю по-другому. Время покажет, может, я и не права, но я скажу, что наш Виктор выбрал себе не такую уж плохую жену. Могло бы быть и хуже.

Это очень высокая похвала в устах нашей Старушенции, и мне будет что сказать Ингрид при нашей следующей встрече.

— А какая у нее мать, Виктор? — спрашивает меня Старик. — Как ты думаешь, поладите вы с ней?

Я делаю кислую гримасу и покачиваю головой:

— Она какая-то чудная. Даже не знаю, что сказать.

Старик смотрит на меня, и в глазах, у него мелькает невеселая усмешка.

— Ну, у тебя будет достаточно времени, чтобы это выяснить, сынок, — говорит он.

— Вы женитесь? — говорит мистер ван Гуйтен. — Ну и ну, подумать только! Поздравляю вас, Виктор. Это как-то неожиданно, не правда ли? Или, может быть, я что-то проглядел?

— Да мы это так сразу надумали.

— Ну, ясно, молодость не терпит проволочек, — говорит он с лукавой искринкой в глазах. — Разумеется, вы можете получить отпуск на неделю в любой день. У вас же будет свадебная поездка. — Он что-то отмечает в своем календаре. — На второй неделе мая? Конечно, конечно, никаких возражений.

— Боюсь, что мы не сможем пригласить вас на свадьбу, мистер ван Гуйтен. У нас никого не будет — только близкие родственники.

— Ну, понятно, понятно, Виктор. Я прекрасно понимаю.

Не знаю, понимает ли он. А если и понимает, то виду не подает и никогда не подаст. Ведь это мистер ван Гуйтен.

Генри — яростный сторонник брачной жизни.

— Это самое лучшее, что ты мог сделать, — говорит он, услышав мое сообщение. — Ранний брак, дети, чувство ответственности — вот что формирует человека. Да, чувство ответственности. И запомни: твой брак будет таким, каким ты сам его сделаешь. Возьми, к примеру, меня.

Я гляжу на него и думаю, что если надо брать к примеру его, то меня это не устраивает.

— Прокормить жену и шестерых ребятишек на мою зарплату — это не каждый сумеет, — говорит Генри. — А я очень доволен своей жизнью, Виктор, — вот что главное.

И он и вправду доволен. У него жена, больше похожая на старый половик, чем на женщину, и дом, похожий на свиной хлев, где день-деньской стоит ребячий писк и визг и эти его сосунки копошатся по всем углам и пачкают обои джемом. А старик Генри счастлив. Другие же парни зарабатывают пять тысяч в год и, нажив себе всевозможными заботами язву желудка, раньше срока сходят в могилу. Да, все это очень показательно. Но что именно, должно это показать, я еще толком не знаю, кроме того, что люди не похожи друг на друга. И в этом-то вся и заковырка. Быть может, именно в этом и кроется причина очень многих несчастий на свете.

От всех моих приятелей — от Джимми Слейда, от Уилли Ломаса и от остальных — я бегаю, как черт от ладана. И все время не перестаю надеяться — жду, что случится чудо, и все станет обратно на свое место, и жизнь потечет, как прежде.

Глава 6

Но мы живем не в сказке, и чуда не происходит. Дверь камеры захлопывается за мной, и ключ поворачивается в замке. Это происходит в субботу утром на первой неделе мая в Бюро по регистрации браков на Хаддерфилдском шоссе. Свидетелями у нас — у меня Дэвид, а у Ингрид ее двоюродная сестрица, которую я вижу впервые. Когда церемония кончается и мы все снова выходим на свет божий, в голове у меня только одна мысль: как быстро это свершилось, расписался — и все, и ты уже не принадлежишь себе. Мы выходим за ворота на улицу, и мимо, слегка вихляя бедрами, идет какая-то девушка в туфельках на гвоздиках. Я бессознательно отмечаю про себя, что у нее красивые ножки, и в ту же секунду, меня словно обухом по голове мысль: я уже никогда ни на одну девушку не смогу посмотреть с чистым сердцем. Я конченый человек. Больше нечего искать, не к чему стремиться. Пять минут назад я стол женатым человеком, а вскоре стану отцом. Все это собирается во мне в тугой, тяжелый комок горя, и я не в силах раскрыть рта. Да и все не слишком-то разговорчивы в этот счастливый свадебный день. Чувствуют, что все это не так, как им хотелось бы, что вместо большого, торжественного и счастливого события, которого они ждали, что-то совершенно неожиданное обрушилось на них и застигло врасплох.

Мы все направляемся к Росуэллам и там закусываем стоя, после чего напряжение понемногу ослабевает. Наш Старик и мистер Росуэлл начинают даже довольно оживленно беседовать, но обе мамаши продолжают настороженно приглядываться друг к другу, и каждая старается вроде как взять реванш за недостойное поведение мужчин, которые роняют достоинство семьи, так по-простецки болтая о футболе или еще о чем-то, словно они невесть какие старые приятели.

В половине второго мы с Ингрид замечаем, что мамаша Росуэлл уже приготовилась ехать на вокзал провожать нас, и Ингрид говорит:

— Мамочка, ты не обидишься, если на вокзал с нами поедут только Джим, Кристина и Дэвид?

При этих словах у мамаши Росуэлл вытягивается физиономия.

— Почему же это вдруг? — говорит она. — Разве ты не хочешь, чтобы родная мать проводила тебя в свадебную поездку?

— Мне бы не хотелось, чтобы было слишком много народу, — говорит Ингрид, и выражение лица у нее при этом довольно упрямое, что доставляет мне некоторое удовлетворение. Я тоже никак не стремлюсь к тому, чтобы нас провожали с духовым оркестром.

У мамаши Росуэлл такой вид, точно она вот-вот разрыдается, и мистер Росуэлл находит нужным вмешаться.

— Пусть будет так, как она хочет, Эстер. Может быть, это даже лучше.

Начинаются поцелуи и рукопожатия, и пухлая щечка миссис Росуэлл оказывается возле моего лица, и я целую ее и ощущаю вкус пудры на губах. Мистер Росуэлл очень сердечно, как мне кажется, пожимает мою руку и смотрит мне в глаза.

— Меня здесь уже не будет, когда вы возвратитесь из вашего путешествия, так что я с тобой увижусь не скоро. Смотри, береги ее.

— Да, конечно.

Мы залезаем в машину мистера Росуэлла, за баранку садится Дэвид. Приезжаем на вокзал как раз вовремя: выходим на платформу, и состав уже подан. Когда мы с Ингрид, высунувшись из окна вагона, последний раз прощаемся со всеми, я встречаюсь глазами с Крис — в первый раз, кажется, с тех пор, как явился домой со своими новостями. Потому что из всех людей на свете именно ей мне было особенно трудно во всем признаться и именно перед ней было особенно стыдно. Но она улыбается мне, и я чувствую, что с души у меня словно тяжкий груз спал.