— Вы узнаете кого-нибудь из этих людей, мадемуазель?

Элиза взяла фотографии, внимательно посмотрела на них и покачала головой.

— Нет, мосье.

— Надо спросить об этом же Георга.

— Да, мосье. Но, к сожалению, у Георга совсем плохое зрение. Нам очень жаль его.

Фурнье встал.

— Ну что ж, мадемуазель, мы уходим. Я еще раз спрашиваю: вы абсолютно уверены, что ничего не забыли нам рассказать?

— Я? Но что же еще?

У Элизы был страдальческий вид.

— Ладно, все ясно. Пойдемте, мосье Пуаро. Простите, вы как будто что-то ищете?

И действительно, Пуаро как-то странно оглядывал комнату.

— Да, — сказал он, — я ищу и нигде не нахожу…

— А что именно?

— Фотографий. Фотографий родственников мадам Жизель, членов ее семьи.

Элиза покачала головой.

— У нее не было семьи, мосье. Она была совсем одна на целом свете.

— У нее была дочь, — резко сказал Пуаро.

— Да, верно. У нее была дочь, — ответила Элиза и вздохнула.

— Но здесь нигде нет фотографии дочери.

— О, мосье, вы этого не поймете. Это верно, у мадам была дочь, но все это было очень давно. Мадам ни разу не видела ее с самого младенческого возраста.

— Но как же так? — спросил Фурнье.

— Я не знаю, — Элиза многозначительно развела руками. — Все это было в дни молодости мадам. Я слышала, раньше она была очень красивой. Красивой и бедной. Может быть, она вышла замуж, а может, и не вышла. Я, например, думаю, она не была замужем. Несомненно, об этом ребенке как-то позаботились. А потом мадам заболела оспой, болезнь оказалась тяжелой, мадам почти умирала, а когда поправилась, от красоты не осталось и следа. Мадам отказалась от личной жизни и стала деловой женщиной.

— Но ведь она завещала все свои деньги дочери.

— И правильно поступила, — сказала Элиза. — Кому же, как не своему единственному ребенку, должна она была оставить наследство? Друзей мадам не имела, всегда одна-одинешенька. Страстью ее стали деньги, она хотела иметь их все больше и больше. А тратила она мало. И роскоши не любила.

— Она и вам оставила кое-что.

— Да, мне уже сообщили. Мадам всегда была щедрой и великодушной. Каждый год кроме жалованья давала мне значительную сумму. Я очень благодарна мадам.

— Хорошо, — сказал Фурнье. — Мы уходим, а по пути еще заглянем к Георгу.

— Разрешите мне присоединиться к вам через минуту, друг мой, — сказал Пуаро.

— Как хотите.

Фурнье ушел. Пуаро еще раз обошел комнату, сел и в упор посмотрел в лицо Элизе. Под его испытывающим взглядом француженка почувствовала себя беспокойно.

— Мосье хочет еще что-то спросить?

— Мадемуазель Грандье, знаете ли вы, кто убил вашу хозяйку?

— Нет, мосье. Клянусь вам перед богом.

Она произнесла это искренне. Пуаро испытывающе посмотрел на нее и отвел взгляд.

— Хорошо, — сказал он. — Допустим, это так. Но знать — это одно, а подозревать — другое. Нет ли у вас предположений относительно того, кто мог это сделать?

— Понятия не имею, мосье. Я уже сказала об этом инспектору полиции.

— Вы могли сказать ему одно, а мне — другое.

— Зачем вы так говорите, мосье? Почему я должна так поступать?

— Потому что давать показания полиции далеко не одно и то же, что давать их частному лицу.

— Да, — согласилась Элиза, — вы правы.

На ее лице появилось выражение нерешительности. Казалось, она о чем-то задумалась. Пристально разглядывая ее, Пуаро наклонился поближе и сказал:

— Хотите, я вам сам расскажу, мадемуазель Гран-дье? В мои обязанности входит не верить никаким рассказам без подтверждений. Я никогда не подозреваю какого-то одного человека. Я подозреваю всех сразу. Все, имевшие отношение к преступлению, рассматриваются мной как преступники до тех пор, пока тот или иной человек не подтвердит свою невиновность.

Элиза Грандье сердито посмотрела на него.

— Не хотите ли вы сказать, что и меня подозреваете в убийстве мадам? Это уж чересчур! Подобная мысль — просто нелепа. Вам никто не поверит.

Грудь ее то поднималась, то опускалась.

— Нет, Элиза, — сказал Пуаро. — Я не подозреваю вас в убийстве мадам, ее убил один из пассажиров самолета. Значит, это было сделано не вашей рукой. Но вы могли способствовать этому убийству, могли кому-то сообщить подробности поездки мадам в Англию.

— Я этого не делала, клянусь вам.

Пуаро какое-то время молча смотрел на нее. Потом он кивнул головой.

— Я вам верю, — сказал он. — Но, тем не менее, вы что-то скрываете. Да, скрываете! Послушайте меня внимательно. В каждом деле, связанном с преступлением, при допросе свидетелей сталкиваешься с одним и тем же. Каждый что-то старается утаить, хотя довольно часто на поверку это оказываются мелкие, не имеющие отношения к делу детали. Вот и с вами происходит то же самое. О, не отрицайте! Мое имя — Эркюль Пуаро, я-то уж знаю! Когда мой друг мосье Фурнье спросил, уверены ли вы, что ничего не забыли нам рассказать, вы растерялись. И, не желая этого, против своей воли отвечали уклончиво. Значит, что-то здесь есть. И я хочу знать, в чем дело.

— Но это сущий пустяк.

— Возможно. Но все равно, почему бы вам не рассказать? Помните, — сказал он, заметив ее нерешительность, — я не из полиции.

— Да, верно, — согласилась Элиза. Она все еще колебалась. — Мосье, я в трудном положении. Не знаю, как отнеслась бы к этому сама мадам.

— Существует поговорка: «Одна голова — хорошо, а две — лучше». Давайте посоветуемся, вместе обсудим это дело.

Женщина все еще никак не могла решиться.

— Вы очень преданный человек, Элиза, — сказал Пуаро с улыбкой. — Я понимаю, это касается вашего отношения к умершей хозяйке?

— Вы совершенно правы, мосье. Мадам доверяла мне с первого дня, я всегда честно исполняла ее приказания.

— И вы, кроме этого, были еще благодарны ей за очень большую услугу, которую она вам оказала, правда?

— Мосье очень догадлив. Да, правильно. Я этого и не хочу скрывать. Меня обманули, мосье, украли все мои сбережения. У меня был ребенок. Мадам отнеслась ко мне с участием. Она позаботилась, чтобы ребенка устроили на ферме у добрых людей. Ферма была чудесная, мосье, а люди честные. Именно в тот момент она и сказала мне, что она тоже мать.

— Она говорила, сколько лет ее дочери, где она живет и так далее?

— Нет, мосье. Она говорила об этом так, будто этот момент в ее жизни давно прошел и забыт навсегда. Она сказала, так будет лучше. Девочка хорошо обеспечена, ее вырастят, обучат профессии. А она оставит ей наследство после своей смерти.

— Она вам больше ничего не говорила ни о ребенке, ни о его отце?

— Нет, мосье. Но я догадывалась…

— Говорите, мадемуазель Элиза.

— Но ведь это только моя догадка, вы понимаете?

— Да, понимаю.

— Мне казалось, отец ребенка — англичанин.

— А почему вы подумали именно так?

— Я не могу сказать ничего определенного. Но в голосе мадам всегда звучала горечь, когда заходил разговор об англичанах. И еще она очень радовалась, если ей представлялся случай проявить свою власть над англичанином. Но это всего лишь мое впечатление…

— Да, но оно может быть очень ценным. Оно раскрывает возможности… А что с вашим ребенком, мадемуазель Элиза? Это девочка или мальчик?

— Девочка, мосье. Она умерла. Умерла уже пять лет тому назад.

— О, примите мои сожаления.

Они помолчали.

— А теперь, мадемуазель Элиза, — сказал Пуаро, — расскажите мне о том, о чем вы так упорно старались умолчать.

Элиза встала и вышла из комнаты, но тут же вернулась с маленькой потрепанной записной книжкой в руках.

— Эта книжка принадлежала мадам. Она везде брала ее с собой. Но перед отъездом в Англию вдруг потеряла ее и нигде не могла отыскать. Очевидно, положила не на свое место. После отъезда мадам я нашла ее. Она упала за спинку кровати. Я взяла ее в свою комнату, чтобы сохранить до приезда мадам. Все бумаги я сожгла, как только узнала о смерти мадам, но эту книжечку оставила. Потому что о ней мне мадам ничего не говорила.