Железяка вдруг понял, что ему напоминает этот па­рень: ПТУРС. Эта управляемая ракета идет к своей цели, подчиняясь внешней воле и простота в управлении пред­полагает скорый исход. Тем, кто в танке, если запуск ПТУРСа был замечен, следует немедленно открывать огонь по той точке, откуда снаряд стартовал. Тогда есть слабая надежда, что наводчик при взрывах отвлечется, собьет траекторию, промахнется... В противном случае танку очевидный и скорый каюк. Только на этот раз никакого наводчика не было. Убийца сам был и снаряд и наводчик. И сбить его с толку было совсем не просто.

Лейтенант понимал, что как представитель закона он должен немедленно этого киллера арестовать. Потому что он уже совершил с десяток убийств, а это преследуется по закону так же, как и подделка государственных казначей­ских билетов. Мало того, вот сейчас, на его глазах, киллер продолжал их совершать с хладнокровием и увлеченностью нечеловеческими. Но Железяку завораживал сам процесс.

Так можно с замиранием сердца и внутренним сла­достным наслаждением наблюдать, как грузовик срыва­ется в пропасть или танк проходит сквозь череду глиня­ных хижинок. И ужасно, и страшно, и остановить невоз­можно. Движение слишком определено и обеспечено такой внутренней силой, что можно только любоваться этим процессом: кто кого? 

Паренек действовал так легко, так плавно…

«Вот же, мать твою,— думал Железяка, быстро спус­каясь вниз и скользя ногами в набравшей воды траве.— Просто балет! Майя Плисецкая, а не боец...»

Он опоздал не на много. Но, когда перемахнул забор, дверь за Ником уже захлопнулась и раздались выстрелы.

Много и беспорядочно. Но в этой бестолковости присут­ствовало жесткое стокатто. Железяка не видел, как Ник: завладел вторым пистолетом, но это очевидно стрелял он. Точно, быстро. Не торопясь, но и не медля. Ровная работа хорошо отрегулированного и мощного механизма.

Лейтенант приостановил себя во дворе. Пока шла такая перестрелка, ему и думать было нечего кого-то там брать. Снаружи выстрелы слышались глухо, как будто кто-то лупил по автомобильному колесу палкой.

Железяка пожалел, что с ним нет его помпового «ИЖа». Тот сейчас был бы кстати. Но краем глаза заме­тил, что рядом с трупом одного из блатных валяется ни много ни мало, а пулемет Калашникова. Красиво, конеч­но: вот он, стреляет, сзади волочится лента... Такое ору­жие вызывает уважение у оппонента. Но тяжелое и непо­воротливое. Хрен с ним. Ограничимся «ТТ», хоть и радо­сти от него мало. .

Железяка приблизился к двери и как раз в этот момент стокатто дало сбой. На мгновение восстановилась тишина. 

«Неужели кончили профессионала?» — с какой-то вне; запной тоской подумал Железяка и вдруг почувствовал, . что ему безумно жалко этого парня, киллера, такого красивого во время своих некрасивых похождений.

И тут во двор стали въезжать машины. — А ну брысь отсюда!— крикнул Железяка, махая в сторону машин пистолетом.— Пошли вон!..

Он пытался выгнать их, как выгоняют с поля гусей. Но ожидания не оправдались. Машины остановились, и из них полезли уголовники. Всех Железяка в лицо не знал, но одного приметил. Этого звали Гравер. А значит, приехали люди из соседней группировки.

«Вот это да! — мельком подумал лейтенант.— Неуже­ли казачок-то засланный? На вот этих подонков стелит, чтобы им мягко спать было? Вот не верю...»

Но тут Гравер и его тоже узнал?

— Братки,— гнусаво завопил он.— Да это мент, и я его знаю. А ну не стрелять, мой он!..

И он стал выдирать из кармана отвислых штанов оружие.

«Человек пятнадцать, однако,— прикинул лейтенант, падая к пулемету.— Даст Бог, прорвемся.:.»

— Хрен я твой, сифилитик! — крикнул он, передер­гивая затвор. Затвор передергивал зря. Целенький патрон из ствола, мазнув по серому дождику бледно-желтой медью, плюхнулся в лужу.— Лови момент!

И Железяка нажал на спусковой крючок. Животу было мокро, но рядом с ухом привычно плескался работяга-пулемет, посылая железячки калибра 7,62 в сторону подъехавших. Удивительно весело разлетались вдребезги машины и куда-то назад отлетали блатные. Гравера за­пихнуло очередью обратно в салон и машина с пробитым баком весело запылала.

Остальные начали расползаться по территории, стара­ясь взять в клещи.

Но тот уголовник, что сидел на крыше, не сообразил, что.к чему и, видимо, решил, что началась-таки разборка. Он начал поливать соседей из автомата, чем доставил Железяке минутное наслаждение.

. — Правых бери! — крикнул он. Сам же сосредоточился на левых. А тот, сверху, послушно начал долбить правых. И долбил до тех пор, пока кто-то из нападавших его не снял.

 

 * * *

 В тот момент, когда Ник скользнул внутрь склада, было еще совершенно тихо. Только гремел голос Близне­ца, который мутузил почти-бесчувственное теперь тело Краснова и орал, не остерегаясь:

— Кто убил моего брата, кто!

Его не заботило то, что рот у Краснова завязан. Ему и ответа сейчас было не надо. Ему надо было хоть кого-то бить, убивать. Просто для того, чтобы не чувст­вовать себя бессильной жертвой.

Еще промахивая в щель, Ник открыл глаза и, как его учили, не фокусируя взгляда ни на чем конкретном, уви­дел все помещение целиком: пять человек в углу, трое вокруг Близнеца, Близнец около мента, что подвешен к потолку на каких-то цепях. Больше, кажется, никого.

Он не увидел еще троих, что сидели в самой глубине, но почувствовал их, отметив, что темная глубина опасна.

Правая рука пришлась на тех, кто в углу, левая на троих у Близнеца. Стрелял он собранно, через раз целясь. Перезаряжать пистолеты времени не было и доставалось ему на все про все только четырнадцать выстрелов.

Из пятерых троих он снял сразу, остальных прижал к полу. Взять их лежа было очень сложно, но и не особенно нужно. Пусть себе лежат. Из тех, что стояли около Близнеца, не уцелел никто.

Тут надо было соблюдать точность особенную. Не попасть в милиционера и в самого Близнеца. Тот был финалом, черточкой под всем карнавалом. Просто так убить его было нельзя.

Ник мгновенным броском перекинул свое тело в сто­рону и замер за какими-то ящиками.

Восстановилась мгновенная тишина. Один из пистоле­тов уже сухо и лениво щелкнул. В другом должен был остаться только один патрон. Но так считать выстрелы, как это умел Ник, не умел никто. Еще на стрельбах и потом, в Афганистане, не думая об этом, он мог точно сказать, сколько патронов осталось не только в пистоле­те или рожке автомата, но и в коробке пулемета, что стрелял бесконечно короткими.

— Твоего брата убил я,— сказал Ник из-за ящиков.— Кто шевельнется без команды, пуля.

Он видел, как побледнел Близнец, который остался стоять один на самом виду. Видел, как под ботинками старшего расплылась неожиданная лужица. Видел, как он оторвался от этого и стал строг, как нож, приготовив­шись к концу. В руках его даже оружия не было, —он не успел его выхватить.

— Отвязывай мусора! — велел Ник.— Медленно и пе­чально. Ты у меня на мушке. Всего не убью, но яйца будут мои.

Близнец, чуть только зубами не скрипя и чувствуя отвратительную мокроту штанов, сделал шаг к Красно­ву, потянул за цепь и поставил его на пол. Ноги того не держали, и он упал сначала на колени, а потом на бок.

— Давай, давай, сначала ноги, потом руки. Близнец, морщась, развязал ноги Краснова, потом

освободил ему руки, сорвал повязку со рта.

Тот, причитая, пополз в сторону Ника. Сам Ник приподнялся и встал, держа под прицелом Близнеца. Как-то нехорошо полз мент. Нику вообще-то он сразу не понра­вился. Мало того, серьезно осложнял дело: живой свиде­тель, нехорошо . И полз неправильно. Глаза его из мутных постепенно становились целеустремленными и смотрели не на самого Ника, а на его пистолет.

Надо было прислушаться к себе, но Ник в этот мо­мент попался в тенеты самой простой ошибки, доверив­шись внешним признакам. Он поверил форме и ждал милиционера к себе, как естественного союзника. Тем более, что милиционер был им вызволен из довольно печального положения.