Они поели и стали собираться в дорогу. Терех, войдя в роль начальника над нанайцами, отдавал последние распоряжения.
— Тебя как зовут? — спросил он охотника, что был постарше и покрупнее ростом.
— Юкаминкан, начальник.
— А тебя?
— Кому? — переспросил тот, что был ростом поменьше. — Моя?
— Да, твоя.
Терех упер палец в грудь нанайца для ясности.
— Моя Ака. Можно еще Андрюша. Все равно люблю.
— Так вот, Юкаминкан пойдет со мной. Ты, Андрюша, оставайся в тайге. Охоться. За двоих. Мы пойдем так. Ты, Мисюра, впереди. Руки за спину…
— Шаг вправо, шаг влево считаю побегом, — язвительно за него докончил Мисюра. Терех смолчал, но тут же передернул затвор пистолета и вогнал в ствол патрон.
Мисюра повернулся к Юкаминкану.
— Ты какого рода, человек?
Нанаец шевельнул жиденькими усами и глаза его засветились.
— Юкаминканы мы.
— Значит, в меня стрелять будешь, если побегу? От чьего имени — от своего или от всего рода?
— Нет, добрый человек, — ответил нанаец, — Юкаминкан людей стреляй не могу. Моя тьфу тому, кто люди стреляй!
— Видишь, гражданин майор, — сказал Мисюра весело, — как человек на живое существо смотрит. Он убивает зверя, чтобы не сдохнуть с голоду, но скорее сдохнет, чем убьет человека. А мы с тобой оба — что ты, что я…
Протянул нанайцу руку.
— Спасибо, Юкаминкан.
Нанаец смутился, но все же подал худую ладонь, с пальцами согнутыми ревматизмом, Мисюре. Тот пожал ее дружески.
Терех, подозревая, что рушиться строгость, которую он хотел навести в конвое, грозно приказал:
— Кончай, Мисюра! Нечего охмурять человека. А ты, Юкаминкан, отойди!
— Ха! — Мисюра с силой выдохнул. — Видишь, Юкаминкан, начальник считает, что ты медведь. Я бы то же так подумал, если ружья у тебя не было…
Юкаминкан душа простая: не обидчивый, любопытный.
— Почему так решил, однако?
— Вот этого, — Мисюра кивнул в сторону Тереха, — теперь только медведи бояться. Потому что дикие. А человек чувствует себя свободным. Никто его не может заставить стать конвойным и водить под ружьем других людей. Я понимаю, ты еще не забыл, как тебе дед рассказывал: НКВД — большой начальник. Его слушать надо, иначе будет худо. Но теперь НКВД уже нет. В нашей стране конституция. В Москве ее начальство оберегает. А здесь, в тайге гарантом всех прав служит ружье. Их у вас с братом — два. Это на один голос больше, чем пистолет майора. Самая настоящая демократия…
— Он правду говорит, — вдруг вмешался в разговор более смышленый чем брат Ака. — Председатель тоже говорил — демократия.
— Хороший у вас председатель. Умный. Делайте майору ручкой и идите по своим делам. В тайгу.
— Ты не обманываешь? — спросил Юкаминкан недоверчиво.
— Нет, он говорит правду, — сказал Ака и поднял ружье, направляя его на Тереха. — Мы, дядька, пойдем. Ты сам свои дела делай. Теперь демократия…
Нанайцу понравилось слово и он повторил:
— Демократия. Пролетарии больше соединяйся не надо. Сам себе каждый гуляй могу.
Охотники исчезли в зарослях как ночные тени, правда, не забыв затоптать остатки улей костра. Терех с пистолетом в руке остался с Мисюрой один на один.
— Веди, — сказал Мисюра обреченно. — Ваше слово, товарищ маузер.
— Шагай.
Терех указал пистолетом направление.
— Стойкий ты человек, майор, — обреченно вздохнул Мисюра. — Поверь, я даже не догадывался…
— О чем?
— О том, что у тебя здесь, — согнутым пальцем Мисюра постучал себе по макушке, — пробка. — Все, Терех, все. Ты как был сторожевым псом при ворованном добре в усадьбе разбойников, таким и остался. А я уже все понял и стал другой. Жизнь требует перемен. Лично я уже изменился. И пусть остерегаются те, кто меня к этому подтолкнул. Хватит, походил благоверным и законопослушным. Понял, что дураками власти правят с помощью законов и обмана. А ведь раньше все время верил: те, кто наверху надо мной также исповедуют принцип: как невесту родину мы любим, бережем как ласковую мать. Помнишь, такое пели? Так вот давай остановимся. Те, кто нами правит не любят своей страны. Они любят себя в этой стране. В которой можно обворовать доверчивых и гнать на убой послушных. Кому надо, чтобы я любил других больше себя? Лично мне не надо. Нужно мне кому-то верно служить? Нет, хвати, научен! Я буду служить, то только своему богатству. И пошли вы все! Я ничего не украл у народа, Терех! Ни бесплатного жилища, ни низкой квартплаты, ни денег у стариков, которые были отложены на собственные похороны. Не я обманул народ, раздав ему ваучеры, которые даже для подтирки не сгодились из-за жесткости бумаги. Я не воровал у солдат их пайки и у армии оружия, чтобы загнать его за границу. И ты можешь думать что хочешь…
— Что еще? — Терех не скрывал своего пренебрежения к словам Мисюры.
— Еще? То что мы, военные, ни к чему не пригодные люди. Все наши генералы с широкими погонами и большими звездами что-то собой представляют, когда у них есть кем командовать. Дивизии, армии. Они быстро понимают, что им приказано гнать солдат в дерьмо и гонят их. И никто не возвысит голос, не попытается назвать безрассудство политиков глупостью. Потому что каждый твердо знает — сними погоны с него и он — ничто.
— Давно додумался?
— К сожалению, недавно. Что поделаешь, дури за время службы в голову нам набили немало. Теперь муть осела, шелуха отвеялась. Правда, не у всех. У тебя этого не произошло.
Терех больно ткнул его пистолетом под ребра.
— Еще такое брякнешь, врежу по башке рукояткой.
Мисюра поморщился: удар был ощутимый. Но своего не оставил.
— Я может и сам дурак, но стараюсь думать. Хочешь расскажу, что будет, когда ты меня довезешь до места?
— Заткнись.
— Как угодно, а я просто порассуждаю вслух.
Терех промолчал.
— Вот ты меня героически приведешь к начальству. Для порядка меня закатают в комнату смеха. Или у вас это называют обезьянником? Ладно, посмотрим. Конечно, меня спросят: ты что делал в лесу, капитан Мисюра? Скажу: охотился. Родина мне денег не платит второй месяц, дома холодильник пустой, кусать нечего, разве что локти. Потому вот решил немного поохотиться, чтобы было чем нарушить кислотно-щелочной баланс. В тайге было нас двое. Я и лейтенант Крылов. Его убили. Там, между прочим, шла война. С корейцами. Вы о ней знаете? Нет? Тогда пусть майор Терех доложит. Теперь скажи, что будет дальше?