- Прекрати клоуна из себя строить.

- Ты без окрика, знатный Камаев. Ты шибко серьезный, а я шибко

несерьезный, ты шибко правильный, а я шибко вольный. Все для тебя важно, а

для меня смехотворно. Равновесие!

- Сын, неужели ты из-за Томки? Одно дело чувство, другое - труд. Одно,

может, на месяц, в крайности на годы, труд - на всю жизнь.

- Я едва через порог, ты не вгляделся, что мне по нутру, и сразу

предписывать. С меня армии довольно.

- Круши, Славка, уставников.

- Если в чем пережал - давай не сердись, сын. Мы должны блюсти народную

мораль, а не какую-нибудь шалопутно-европейскую.

- Во, откровенность! - вставил Леонид. - Шито-крыто не по мне.

Противоречия не позволяют уныривать от правды. Ты давил на Славку,

заслуженный Камаев. Он мне говорил: не по духу ему тиранство. И как ты еще,

Славка?... В тебе кто просыпается под нажимом?

- Дядя Лень...

- В ём просыпается тираноборец.

- Ерник ты, ерник, Ленька. Ну так что, сын? Переоформим тебя из копрового

в доменный?

- Ты что? Меня за ничевоку сочтут. Я бегал с ним, унижался, устроил. Блажи

в меру, - запротестовал Леонид.

- Сынок... А ты, Леня, сейчас шаляй-валяй относишься к его будущему. Ты

утихни. Сынок, ты нам с матерью очень трудно дался. Ты не помнишь всего, по

малым своим летам не мог запомнить. В природе человеческой забывать, не

ценить великую заботу, еще и обостряться за то, что она была. О родительской

заботе нечего и говорить. Она воспринимается как положенная, с привкусом

господствования: дань русских, что ли, князей татаро-монголам, оброк крестьян

помещикам... Леонид, помолчи. Получать с ясновельможной благосклонностью.

Получать, не делая попытки оценить, каким усилием и страданием дались

«дань» и «оброк». Получать не без пренебрежения.

- Во, люблю умственный анализ! Что водится, об этом надо заключать. Я

редко встречал благодарных людей, детей - тем паче.

- Не о благодарности я. Это раньше, когда на старости лет родители

попадали в закономерную экономическую зависимость от детей, о

благодарности пеклись.

- Прославленный Камаев, я про душевную благодарность... Скажи проще:

угрохали себя Славке в удовольствие. Вы думали вывести на орбиту новое

солнце. Пусть светит на всю страну, а то и на весь земной шар? Что получилось?

Ничего Славке не надо, лишь бы женихаться...

- Дядя Лень, утрируешь! - обиделся Славка.

- Не утрирует, сынок. Мы мечтали...

- Не все достигают, чего ты достиг. Хочу приносить рядовую пользу, как

большинство солдат, рабочих, крестьян.

- Он не думал, Славка, что все, что они тебе дали материально и духовно,

что оно целиком замкнется на бабе.

- Грубо, дядь Лень.

- Ну, на чем еще замкнулось, сынок? Назови стремления.

- «Стремления», «мечтал»? А ты, папа, мечтал о работе на домнах? Нет.

Случайно пристроился. Дядь Лень, у тебя-то какое стремление?

- Я твердо стою в рабочем звании. Мечтал сделаться газовырубщиком.

Сделался. Правда, незадача получилась, да истинной вины за мной нет. Служу

верой и правдой черной металлургии. И занятие голубями считаю красивым.

Мы, городские человеки, оторвались от своей матери - от природы.

Возгордились, презираем, почти все извели у ней. Голуби - тонкое звенышко

между нами и природой, и я его сохраняю. Без нас, чуадиков вроде меня, люди

давно бы с голой землей остались, дохли бы миллионами от собственной спеси,

от атома, от ядов да газов. Чистой бы воды даже б не было в горных ручьях,

щеглы бы не запузыривали в лесу. . Не серчай на меня, депутат Камаев, но на

домнах я бы ни за какие деньги не стал работать. Вы же грабите природу. Ради

чугуна вы миллионы тонн серы - в воздух, в газ переводите, в отвалы спускаете.

Вы одних гранатов видимо-невидимо в шлак перевели. Всех женщин на шарике

можно было бы гранатовыми браслетами и ожерельями обеспечить, а вы - в

шлак. Ты меня, Славка, не подшибешь ни ногой, ни мозгой. Я придуриваюсь,

ерничаю, хохмлю, но я твердо определил цель. Ты вот думаешь: коль я хохмач,

то не задаюсь строгими вопросами, не делаю себе переоценку. Хохмач, шкодник,

но живу по закону совести: чисто живу. Нехорошее рядом происходит -

вмешаюсь. Где нарушение закона и свободы, не могу быть там посторонним.

- Дядь Лень, я сглупил.

- Сынок, дело не в «сглупил». Чтобы оценить, каков человек, надо его

осознать. Дядя Леня, сколько ты его знаешь, интересуется всем живым. Да что

интересуется - любит, охраняет. Помнишь, тебя маленького удивило, как он рой

пчел поймал. Мы идем к нему в сад, а он по ведру стучит, приманивал рой.

Помнишь, ты гусеницу хотел раздавить? Он хвать тебя за руку: «Не знаешь, для

чего она в жизни, не трожь». Извини, мы удалились от корня. Общее здесь в

одном: каждого человека обязательно обдумай, чтоб увидеть последствия твоих

отношений с ним. Себя анализируй, задавай себе вопросы. Какое, к примеру,

чувство тобой владеет? Может, за всем - только плотское наваждение? Ты-то

думаешь: «Любовь!» А что такое любовь? Взять родник - вода, океан - тоже,

стоки с коксохима, с фенолами, со смолой, с цианистым калием - опять вода.

Под оболочкой этой любви разные качества чувств - от низменных до самых,

почитай, ангельских, разнебесных.

- Ты усек, Славик, плоть имеет силу похлеще атомной. И еще: постельные

игры - не самое главное. Чуть схлынет первая молодость, сразу и обозначается -

духовное первей всего.

- Дядь Лень, слушая тебя, я вдруг догадался, почему католические

священники страшно влиятельные. Их проповедям телесного воздержания

верят, потому что они хранят обет безбрачия. «Духовное», «плотское»... Да я на

общем фоне, дядь Лень, святой дух. Ты интересуешься зависимостью яблони от

какого-нибудь паука, а мне любопытна зависимость тела и духа, их разобщение

и совместимость...

Над тем, о чем он говорил, Вячеслав задумывался лишь вскользь, но

старался изменить впечатление отца и Леонида и, чем больше вкручивал им

мозги, тем сильней страшился собственной безотчетности. Действительно, ни

на чем не фокусировались его чувства и раздумья с таким притягательным

постоянством, как на женщинах, и особенно на Тамаре. Грезы о Тамаре,

неотступные, сладострастные, как мнилось Вячеславу, испепеляли его: в них он

свивался с Тамарой, летел где-то среди голубой невесомости, овеваемый жаром.

И не нужно было ничего, кроме грез, а теперь не нужно никого, кроме Тамары.

Она, и только она! К отцу, матери, брату, сестрам он привязан, а без Тамары

немыслимо существование. Возвратись она к мужу - он не станет жить.

К Вячеславу, бродившему по комнате, присоединился Леонид.

- Че ты там кумекаешь? Небось у тебя на чердаке полное затмение надежд?

Не будет крушения мира. Сейчас Тамара действует на тебя, как магнитная

аномалия на компас. Не пытайся выбрать направление. Повращаются твои

чувства туда-сюда, и уравновесятся, и укажут, глядишь, не в сторону Эфиопии, а

за Полярный круг, в сторону какого-нибудь Канина Носа. И влюбишься ты в

эскимосочку или эвеночку, а то и в нерпочку. Утихомирит север холодом да

вечной мерзлотой твою молодецкую пылкость.

Вячеслав посмотрел на лицо Леонида, детски-лукавое от невинной хитрецы,

и улыбнулся, а мгновением позже чуть не заплакал.

8

Он пошел проводить Леонида.

Камаев шагал по залу, обдумывая разговор с Вячеславом. Вместо доводов,

высказанных в споре, придумывал новые, точные, разящие доказательства,

произносил их про себя. Потом спохватывался: сам с собой копья ломает. Через

минуту-другую вновь подправлял для пущей убедительности то, что говорил

сыну, и опять спохватывался, но успокоиться не мог и мысленно продолжал