— Мать.

— Чего тебе?

— Вода у нас есть?

— Есть немного.

— Я сбегаю.

— Ну да, чтоб еще накрыло там.

— А как же без воды?

— Обойдемся.

Андрейка пошел к двери.

— Куда ты?—остановила его мать.

— На двор.

— Не бегай попусту.

И добавила тихо, как бы про себя:

— Одного нет, так еще и другого...

Андрейка вышел и остановился у входа.

Мутно и туманно на дворе. Туман как будто

смешался с дымом и повис над городом, холод-

ный и серый.

Тихо. Все словно вымерло.

Гукнула и рассыпалась грохочущими перека-

тами пушка. У Андрейки екнуло сердце. И вскоре

с другой стороны отозвалась другая. Андрейке

послышалось, как будто бы пронеслось что то

с шипеньем вверху. Он поднял голову и ничего

не увидел.

Хотелось выйти на улицу, но ноги были тяже-

лые и что то подкатывалось к груди, мешая

дышать. Он набрал в рот воздуха и с шумом

выпустил его.

Медленно, выжидая каждое мгновенье удара,

он пошел к воротам. Глянул вдоль улицы и уви-

дел, что у стены соседнего дома стоит с ведром

Гаврюшка и смотрит туда, где в серой мути пря-

тался вокзал.

— Эй, эй,—крикнул Андрейка.

Гаврюшка увидел товарища и бросился к нему.

Оба как то особенно обрадовались друг другу.

— Ты куда?— спросил Андрейка.

— По воду.

— Нам тоже нужно.

— Так пойдем вместе,—живо отозвался Гав-

рюшка.

— Ладно, сейчас ведро возьму.

12.

Пошли по улице, звеня ручками ведер.

Грохот пушечных выстрелов сотрясал воз-

дух, но вдвоем не было страшно, и нарочно хоте-

лось говорить громко, как будто ничего не было.

— Мы не спали всю ночь,— рассказывал Гав-

рюшка.—Как ахнет, ахнет, аж стены дрожат. Тетка

моя страстную свечку зажгла и всю ночь поклоны

бухала. А у соседей бабка, знаешь, что семечками

торгует,—залезла в погреб и сидела там всю ночь.

— Это зачем же?—засмеялся Андрюшка.

— А чтоб снарядом не попало.

— И теперь сидит?

— Нет, вылезла. Днем, говорит, не так

страшно.

— Да оно, знаешь...

Андрюшка не договорил.

Что-то с шипеньем и свистом пронеслось вдоль

улицы и шлепнулось на мерзлую землю.

Ребята остановились, посмотрели друг на друга,

как бы спрашивая: итти дальше или вернуться?

Из двора вышел пожилой человек, низенький,

коренастый, с ведеркой в руке,—ребята узнали

в нем сцепщика поездов Мухина. Он посмотрел на

ребят, на их оторопелые лица и сказал, подми-

гивая:

— Видели жучка? Вжикнул и носом в землю.

Да вы не бойтесь, это шальная. Вы по воду? Идем

вместе.

Двинулись дальше. Втроем стало веселее.

Мухин говорил, поглядывая в ту сторону, откуда

доносилось громыхание:

— Нам бояться нечего. Они через нас по горке

бьют. На горке батарея гайдамацкая стоит.

А в бою— самое главное—орудия подбить.

— А кто лучше бьет: большевики или гайда-

маки?— спросил Андрейка.

— Большевики лучше. У них артиллерия силь-

ней. Туман мешает, верного прицела нельзя взять,

а то они живо бы расправились с гайдамаками.

— Говорят, много народа побило,—сказал Гав-

рюшка.

— Бабьи сказки,—махнул рукой Мухин.— От

снаряда легче спастись, чем от пули. Снаряд

издали слышно.

— А если в дом попадет?

— Ну, тогда хуже. Осколками убить может.

Навстречу шла женщина с полными ведрами.

— Не боишься, тетка?—спросил Мухин.

Женщина поставила на землю ведра и сказала:

— Бойся, не бойся, а воды нужно. Долго еще

стрелять будете?

—■ А кто стреляет?

— Да все вы, мужики. Баба не стала бы стре-

лять.

— За то бабе и дорога—от печи до порога.

— Вы то широкие. Развели катавасию—житья

нет. Ишь бухают, ни дня, ни ночи, чтоб им

в животе так бухало.

—Ничего, потерпи, мать, скоро полегчает.

— Жди- и.

Женщина взяла ведра и пошла дальше.

— Беда с бабами,—покрутил головой Мухин.

Не понимают рабочего интереса1 . Чего стреляете?

Да как же не стрелять за рабочее дело? В Мо-

скве—власть Советов, а у нас—власть буржуев.

Там рабочие все взяли в свои руки, а у нас по

тюрьмам сидят. Да, что же мы не такие, как там?

Нужно одну линию держать.

У колодезя было пусто. Набрали воды и пошли

обратно под несмолкаемый грохот пушек.

13

Всю ночь грохотали над городом пушки, сотря-

сая воздух, землю, дома. Ночью как будто удваи-

вался их грохот, слышались новые оттенки ударов.

То загремят громовые раскаты, то, кажется,

будто кто разбивает гигантским молотом каленую

сталь, то как будто рвут на части куски крепкой

ткани. А иные удары падают мягко, звучно и не

пугают, а радуют слух.

Отблески молний вспыхивают там и сям, как

при настоящей грозе. Иногда подымаются зарева

и лижут мутно-красными языками небо.

Это горят дома, зажженные снарядами. Бегут

из них люди, спасая второпях вещи и детей. Бегут,

куда попало, лишь бы спрятать свой страх перед

грозой.

Ночью опять наплывала жуть, и не было сна,

мерещились всякие страхи.

Иногда в промежутки между пушечными вы-

стрелами слышались ружейные залпы, треск пуле-

метов, взрывы ручных гранат.

Это в темноте сталкивались два враждебных

отряда и вступали в бой.

Жирное щелканье, уханье, как будто от удара

в пустое ведро, и глухой шум. Кажется, будто

кто-то чудовищно жестокий токмачит о мостовую

чьи то головы, бросает их в пустую бочку и посы-

пает песком.

Жутко было слышать это жирное, глухое ток-

маченье, и громыханье пушек, похожее на раскаггы

грома, казалось менее страшным.

Раз поздно вечером, Щербаковы собирались

уже спать, кто-то постучался тихонько в двери.

Мать и Андрейка переглянулись, насторожи-

лись.

«Обыск», мелькнула у обоих одна и та же

мысль.

И стало страшно, холодом опахнуло тело.

Стук повторился.

Мать встала и пошла к дверям. Андрейка

пошел следом.

— Кто там?

Слабый голос отозвался:

— Раненый. Пустите перевязать рану.

Открыли дверь. Вошел, пошатываясь, молодой

рабочий, весь в крови, в грязи. Правая рука

висела, как плеть, рукав был разорван и сочилась

оттуда кровь.

Рабочий сел на скамейку и, едва переводя дух,

сказал:

— Осколком задело. Стычка тут была с гайда-

маками. Товарищи прогнали их, а я отстал...

Дайте, если есть, тряпку какую - нибудь, пере-

вязать.

Он снял куртку, спустил с плеча рубаху. Рана

была глубокая.

Текла кровь.

— Промыть надо,—сказала мать.

Андрейка принес воды. Обмыли рану, перевя-

зали чистой тряпкой.

— Вот... теперь легче,— сказал раненый.

— Может, ты есть хочешь?—спросила мать.

— Да что? У вас самих, небось, пусто.

— Ничего. Хоть хлеба кусочек... Садись сюда.

Раненый сел к столу. Мать отрезала хлеба,

посыпала солью. Он взял левой рукой и стал есть.

— Правду сказать, с утра ничего не ел. Спа-

сибо... А где же хозяин ваш?

— Гайдамаки забрали,—тихо сказала мать.

— Та-ак,—протяжно вымолвил раненый.

— Не знаем, жив ли,— еще тише добавила она.

И отвернулась, чтобы скрыть слезы.

— Ничего,— сказал раненый,—скоро освобо-

дим. Еще два-три дня, и Рады не будет.

Бухнула пушка раскатисто, резко. Точно сто-

пудовый молот ударил по железу.

— Это наши из-за Днепра бьют,—сказал ране-

ный.—Мы уже много ихних орудий подбили.

Скоро им стрелять нечем будет.

Он дожевал кусок, запил водой и сказал раз-

моренным голосом:

— Спасибо вам, товарищи, за хлеб, за ласку.

А теперь надо итти.

Он поднялся, морщась от боли.