Мы с Эдмундом Дэддом, который теперь командовал ротой А, пошли прогуляться. «Роберт, ну где справедливость? — мрачно начал Эдмунд. — Помнишь, при Ричардсоне рота А всегда была лучшей в батальоне? Ну вот мы и сейчас лучшие, и Стокпот бросает нас в любой бой первыми. Мы захватываем намеченные позиции и удерживаем их, но, чуть что, снова посылают нас. Хуже всего, что он думает, я — незаменим, и постоянно держит в строю. Нет чтобы дать мне передохнуть и послать моего заместителя. Я был в пяти боях за две недели, и вряд ли мне будет везти и дальше. Стокпот ждет не дождется приказа о повышении. По-моему, рота А — его главная надежда».

Два дня мы стояли возле леса Мамец. Полевая форма не спасала от ночного холода, и я пошел в лес набрать немецких шинелей, чтобы укрываться ими. Кругом было полно убитых — и огромных прусских гвардейцев, и низкорослых солдат из Королевского уэльского и Южно-Уэльского пограничного полков Новой армии. В лесу не осталось ни одного целого дерева. Я взял несколько шинелей и заторопился к своим, с трудом пробираясь сквозь завалы стволов и веток. И туда и обратно мне пришлось пройти мимо трупа немца, раздувшегося и распространяющего невыносимую вонь. Немец сидел, прислонившись к дереву: зеленое лицо, бритый череп, очки, из носа по бороде течет черная кровь. Еще два тела поразили меня: солдаты одновременно проткнули друг друга штыками: один — из южноуэльских пограничников, другой — из учебного немецкого полка. Кто-то из выживших в том сражении рассказывал, что видел молодого солдата из 14-го Королевского уэльского полка, который ритмично, как на учебном плацу, наносил немцу удары штыком и командовал сам себе: «Коли! Закройсь! Готовьсь!»

Мародерство, да и просто сбор вещей на поле боя, все еще вызывали у меня суеверный страх. «Эти шинели я взял только на время», — убеждал я себя. Наша 19-я бригада была в резерве 33-й дивизии, а две другие — 99-я и 100-я — два дня назад атаковали Мартинпюиш, но понесли значительные потери и не продвинулись ни на шаг. Мы сидели в воронках и смотрели, как наша артиллерия, поставив орудия плотными рядами, ведет непрерывный огонь. 18 июля мы вышли на позиции к северу от Малого Базентена, чтобы сменить бойцов из ирландской роты Тайнсайд. Я был прикомандирован к роте D. У нашего проводника-ирландца случилась истерика, он потерял дорогу, и нам ничего не оставалось, как арестовать его и искать дорогу самим. Среди развалин Малого Базентена нас обстреляли газовыми снарядами. По действующему приказу полагалось не надевать респираторы, а продолжать движение. До сих пор немцы всегда применяли только слезоточивый газ, но тогда впервые газ оказался смертельно ядовитым, и мы потеряли несколько человек.

Наконец рота D добралась до окопов: траншеи были вырыты вдоль дороги на глубину не больше трех футов. Солдаты роты Тайнсайд, которых мы сменяли, были настолько деморализованы, что, увидев нас, тут же бросились бежать, даже не вспомнив о положенных формальностях. Я спросил у их командира, где немцы. Он сказал, что не знает, и неопределенно махнул рукой в сторону Мартинпюиша. Тогда я спросил, кто удерживает наш левый фланг и на каком расстоянии. Он и этого не знал. «Будь ты проклят!» — прокричал я ему вслед. Установив связь с ротой С справа и с 4-й Суффолкской ротой в пятидесяти ярдах слева, мы принялись углублять траншеи и попытались определить позиции неприятеля. Немецкие окопы проходили примерно в пятистах ярдах, но пока там было довольно тихо.

На следующий день, во время ужина, начался шквальный огонь, но снаряды ложились с недолетом или перелетом — ярдах в пяти, точных попаданий не было. Три раза подряд мой чай расплескивало ударной волной, а чашка наполнялась грязью. Я был в хорошем настроении и только посмеивался. Копченая селедка, полученная из дома, казалась гораздо важнее любой бомбардировки. Я с удовольствием вспомнил, как матушка нам не раз говорила: «Дети, когда едите селедку, не забывайте: селедка дешевая, но, даже если бы она стоила сто гиней за штуку, миллионеры все равно бы ее покупали». К нам в окоп прилетела ручная сорока, скорее всего, жившая у немцев, пару дней назад выбитых из соседней деревни атакой Гордонского хайландерского полка. Вид у нее был довольно помятый. «Одна — вестник печали»[3], — сказал я. Солдаты клялись, что сорока, когда прилетела, сказала что-то по-немецки, и хотели свернуть ей шею.

Сдав дежурство, я уснул в окопе, не дожидаясь конца обстрела. Во сне тебя убьют или не во сне — какая разница? Никаких блиндажей у нас, естественно, не было. Мне ничего не стоило заснуть во время бомбардировки, и, хотя совсем отключиться от грохота было невозможно, я старался не обращать на него внимания. Однако если приходили звать на дежурство или раздавалась команда «Боевая тревога!», я тут же вскакивал. Я мог уснуть в любой момент, в любое время дня и ночи, в любом положении — сидя, стоя, на марше, лежа на каменном полу. В этот раз мне приснился кошмарный сон, будто кто-то тихонько ощупывает меня, выбирая место, куда всадить нож. Наконец этот кто-то вцепился мне в спину. Я в ужасе проснулся, закричал и ударил убийцу по руке. И тут же обнаружил, что раздавил мышь, забравшуюся мне за ворот в поисках защиты от обстрела.

Вечером рота получила приказ построить две крестообразные огневые позиции на пересечении таких-то и таких-то координат. Мы с Моуди, командиром роты, посмотрели на карту и расхохотались. Моуди написал в ответном сообщении, что с радостью выполнит приказ, но сначала необходимо провести артподготовку и выслать значительное подкрепление, поскольку выбранные точки находятся далеко на территории противника, на полпути к Мартинпюишу. Полковник Кроше пришел, чтобы лично во всем удостовериться, и приказал построить позиции в трехстах ярдах впереди, на расстоянии двухсот ярдов друг от друга. Один взвод остался в окопах, а остальные вылезли наружу и начали копать. Крестообразные огневые позиции, какие нам предстояло построить, состоят из двух траншей по тридцать ярдов длиной, пересекающихся под прямым углом посередине. Со всех сторон их обносят колючей проволокой, на схеме они напоминают пасхальные булочки. Солдаты, обороняющиеся в таком укреплении, могут направить огонь в любую сторону и отбить атаку. Мы должны были удерживать эти позиции, имея на каждой по взводу бойцов и по пулемету «Льюис».

В ту ночь моя смена была первой, и я периодически проверял, как идут дела на той и на другой позиции. Чтобы попасть на правую, мне нужно было пройти вдоль залитой лунным светом дороги Базентен — лес Хай Вуд. Там, в кузове увязшей в болоте машины, раскинув руки, лицом вверх лежал труп немецкого унтер-офицера, с ранцем и в полном вооружении. Это был коренастый мужчина с огромной черной бородой. Я никак не мог собраться с духом, чтобы проскочить мимо этой зловещей фигуры. Перекрестившись, я почувствовал себя увереннее. События здесь, очевидно, развивались следующим образом: бригада из 7-й дивизии заняла дорогу, а потом немцы ее разбомбили. Гордонский хайландерский полк, защищавший дорогу, начал окапываться на северной стороне дорожной насыпи, но, видимо, контратака помешала им закончить. Раненые ползли к неглубоким воронкам, свешивались в них и умирали. Казалось, они пытались спрятаться от этого чернобородого.

Во второй раз придя на одну из позиций, я увидел, что траншеи вырыты уже на глубину два-три фута, отделение Королевских инженерных войск сидит наготове с бунтами колючей проволоки для заграждения, но никто не работает. Послышался шепот: «Винтовки наизготовку! Фрицы идут!» Я вылез и лег на живот, чтобы получше все разглядеть, и примерно в семидесяти ярдах различил движущиеся в лунном свете фигуры. Приказав солдатам, уже готовым открыть огонь, не стрелять, я отправил связного в штаб роты, чтобы Моуди как можно быстрее прислал пулемет и ракетницу. «Они могут не знать, что мы здесь, и мы уложим больше, если подпустим их поближе. Может, они даже сдадутся», — прошептал я. Казалось, что приближающимися солдатами никто не командует — это было странно. Возможно, на нас вышла большая группа капитулирующих: в последнее время по ночам немцы иногда сдавались в плен. Тут подоспел Моуди с пулеметом, ракетницей и солдатами, тащившими ящики винтовочных гранат. Решив дать противнику шанс, он выстрелил из ракетницы и пустил пулеметную очередь поверх голов. Высокий офицер, побежавший к нам с поднятыми руками, был удивлен, когда понял, что мы не немцы. Он стал уверять, что является офицером батальона частных школ нашей же бригады. Когда его спросили, какого черта он здесь делает, он объяснил, что командует группой разведки. Тогда Моуди велел ему привести еще нескольких солдат, чтобы убедиться, что он не врет. Группа состояла из пятидесяти человек, бесцельно бродивших с винтовками на плечах между окопами, без малейшего представления о том, где они находятся и какие данные им надо собрать. Этот батальон частных школ был одним из пяти или шести сформированных в 1914 году. Толком подготовить никого не удавалось — для восполнения потерь в войсках постоянно требовались новые офицеры. Оставались только те, кто был не способен получить офицерское звание или даже просто стать хорошим рядовым. Другие батальоны переформировали в учебные корпуса на территории Англии, а этот был отправлен на фронт и оказался настоящим кошмаром для бригады.