— Честное слово, эта глупенькая девушка не имеет никакого понятия о свете, и я, право, боюсь, чтобы она не разрушила все, о чем мы условились.

— О, если только это, так не беспокойтесь! — ответил Лектур, отворяя дверь. — Я так люблю брата, что охотно прощу сестре какую-нибудь прихоть… и даже странность; и если только черт не вмешается в это дело — но теперь он, надеюсь, слишком занят в другой части света, — то даю вам слово дворянина, что через три дня мадемуазель Маргарита д’Оре будет госпожой баронессой де Лектур, а вы через месяц получите ваш полк.

Это обещание немного успокоило Эмманюеля, и он, больше не сопротивляясь, позволил выпроводить себя за дверь. Лектур быстро подбежал к зеркалу, чтобы устранить следы небольшого беспорядка, причиненного его туалету ухабами трех последних льё пути. Едва успел он придать своим волосам и костюму подобающий вид, как дверь отворилась и Селестен доложил:

— Мадемуазель Маргарита д’Оре.

Барон обернулся: невеста его, бледная и взволнованная, стояла в дверях.

Хотя Эмманюэль и успокоил его относительно внешности сестры, Лектур все-таки полагал, что скорее всего его будущая жена или нехороша собой, или, по крайней мере, не умеет держаться в обществе. Увидев перед собой нежное, грациозное существо, девушку, в которой самый строгий критик не нашел бы ни малейшего изъяна, кроме того, что она была немножко бледна, он до крайности удивился. Браки, подобные тому, что собирался заключить Лектур, не были редкостью для того времени, когда союзы между дворянскими семьями определялись, как правило, положением в обществе и состоянием; но найти в провинциальной глуши невесту не только очень богатую, но и достойную — он оценил это с первого взгляда — по своим манерам, изяществу, красоте появиться в самых блестящих придворных кругах, было для барона неслыханной удачей. Поэтому он подошел к девушке уже не с чувством превосходства придворного над провинциалкой, а с почтительной непринужденностью, составлявшей особенность светского общества этой эпохи перемен.

— Извините, мадемуазель, — сказал он, — я сам должен был бы просить вас об этой милости — увидеть вас, но при всем моем нетерпении я не осмелился, поверьте, оказаться нескромным, и вы опередили меня.

Он подал Маргарите руку, чтобы подвести ее к креслу, но девушка не приняла ее и, отступив на шаг, осталась стоять.

— Я благодарна вам, господин барон, за эту деликатность, — ответила Маргарита дрожащим голосом, — она укрепляет во мне доверие, которое, не видя и не зная вас, я питала к вашему благородству и вашей порядочности.

— К чему бы ни привело это доверие, — торжественно произнес барон, — оно делает мне честь, мадемуазель, и я постараюсь оправдать его… Но что с вами, Боже мой?..

— Ничего, сударь, ничего, — тихо сказала Маргарита, стараясь справиться с волнением. — То, что я хотела вам сказать… Извините… я так расстроена…

Маргарита пошатнулась. Барон подбежал к ней и хотел поддержать; но едва он дотронулся до нее, яркая краска пламенем вспыхнула на лице девушки, и из чувства стыдливости, а может быть, неприязни, она вырвалась из его рук. Лектур взял ее за руку и подвел к креслу, но Маргарита только оперлась на него, по-прежнему не желая садиться.

— Боже мой, — сказал барон, удерживая ее руку в своей, — неужели то, с чем вы пришли ко мне, так трудно сказать? Или, может быть, звание жениха придало уже мне против моей воли угрюмый вид мужа?

Маргарита сделала новое движение, чтобы высвободить свою руку, и Лектур опять взглянул на нее.

— Как! — воскликнул он. — Мало того, что у вас прелестное личико и талия феи! Еще эти восхитительные, королевские ручки!.. Нет, вы решительно хотите, чтобы я умер!

— Надеюсь, господин барон, — сказала Маргарита, освободив наконец свою руку, — я надеюсь, что эти слова — просто учтивость с вашей стороны.

— Напротив, клянусь вам, это чистая правда! — с жаром ответил Лектур.

— Что ж, сударь, если вы действительно так думаете, в чем я сомневаюсь, то, надеюсь, не подобные восторги заставляют вас платить такую цену за союз, что хотят заключить между нами.

— Нет, клянусь вам!

— Но я полагаю, сударь, — продолжала Маргарита, с трудом переводя дыхание, — что вы считаете брак серьезным шагом.

— Это смотря по обстоятельствам, — улыбнулся Лектур. — Если б, например, я женился на почтенной вдове…

— В конце концов, — тон Маргариты становился все более решительным, — простите, сударь, если я ошибаюсь, но вы, возможно, заранее предполагали в нашем союзе взаимность чувств…

— Никогда, — прервал ее Лектур, которому так же хотелось избежать откровенного объяснения, как Маргарите добиться его, — никогда! И особенно теперь, когда я вас увидел, я не надеюсь быть достойным вашей любви; но полагаю, что мое имя, мои связи, мое положение в свете дают мне некоторое право если не на ваше сердце, то на вашу руку.

— Но сударь, — робко спросила Маргарита, — как же можно отделить одно от другого?

— Как делают три четверти вступающих в брак, мадемуазель, — ответил Лектур с такой небрежностью, что одно это уничтожило бы чувство всякого доверия в душе женщины не столь простосердечной, как Маргарита. — Мужчина женится для того, чтобы иметь жену; девушка выходит замуж для того, чтобы иметь мужа. Это вопрос положения в обществе, обычная сделка. Сердце и любовь тут ни при чем, мадемуазель.

— Извините, я, может быть, неясно выражаюсь, — сказала Маргарита, стараясь не показать тому, в чьих руках была ее судьба, тягостное впечатление от его слов. — Припишите мою нерешительность робости юной девушки, вынужденной в силу чрезвычайных обстоятельств говорить на подобную тему.

— Напротив, — ответил Лектур, кланяясь и придавая своему лицу насмешливое выражение; напротив, мадемуазель, вы изъясняетесь, как Кларисса Гарлоу, и ваши слова ясны как день. Поверьте, Господь наградил меня достаточно острым умом, чтобы прекрасно понимать все даже с полуслова.

— Как, сударь, — воскликнула Маргарита, — вы понимаете, что я хочу вам сказать, и позволяете мне продолжать?! Если, заглянув в свое сердце, спросив свои чувства, я вижу, что никогда не буду… что я не могу любить… того, кого мне предлагают в мужья…

— Ну и пусть! Только не говорите ему этого, — ответил Лектур тем же тоном.

— Почему же, сударь?

— Потому что… Как бы вам это сказать… Потому что это было бы слишком наивно!

— Но если я делаю это признание не по наивности, сударь, а из порядочности? Если б я вам сказала… и пусть стыд этого признания падет на тех, кто заставляет меня его делать!.. Если б я сказала вам… что я уже была влюблена… что я и теперь люблю…

— Какого-нибудь кузена, бьюсь об заклад! — небрежно сказал Лектур, скрестив ноги и играя со своим жабо. — Честное слово, несносный народ эти кузены! Но, к счастью, мы знаем, что такое эти привязанности: любая пансионерка возвращается после каникул в монастырь с любовной страстью в сердце.

— К несчастью для меня, — печально и серьезно проговорила Маргарита, тогда как жених ее говорил насмешливо и легкомысленно, — к несчастью, я уже не пансионерка, сударь, и хотя еще молода, для меня время детской любви давно прошло. Если я решилась рассказать о своей любви человеку, который делает мне честь просить моей руки, то вы должны понять, что это любовь глубокая, вечная, одна из тех страстей, что оставляют неизгладимый след в сердце женщины.

— Черт возьми, да это настоящая пастораль! — воскликнул Лектур, начиная понимать всю важность признания Маргариты. — Скажите, этого молодого человека можно принимать в свете?

— О сударь, — воскликнула Маргарита: в этих словах ей почудилась надежда, — это прекраснейший человек, благороднейшее сердце!

— Да я не о том вас спрашиваю, мне нет никакого дела до его душевных достоинств; разумеется, у него их сколько угодно. Я хотел бы знать: кто он такой, из какой фамилии, дворянин ли — одним словом, может ли порядочная женщина принимать его без стыда для мужа?

— Отец его, давно уже умерший, был другом детства моего батюшки, он служил советником в ренском суде.