— Успокойся, Суния. Я уже обо всем подумала. Первые признаки беременности скоро проходят, я это знаю по себе. И когда я буду бороться с Аристосом, мое тело будет по-прежнему упругим и сильным. Но не говори об этом никому. Даже Коньярику и Торгильду. Иначе Эрато сразу же прикажет лекарям сделать мне выкидыш или еще каким-то образом вытравить плод. Не смотри на меня так! Мне уже не в первый раз биться и чувствовать в себе удары еще одного сердца. А теперь поклянись именем Фрии не говорить ничего и помочь мне сохранить все в тайне.

— Клянусь! — начала Суния, но затем голос ее задрожал, и по щекам потекли слезы. — Но это же сумасшествие! Как от тебя боги могли требовать такой жертвы? Разве ты недостаточно страдала?

— Воля богов бесконечно справедлива. Послушай… чтобы эти лекари с ястребиными глазами не узрели ничего подозрительного, мне нужно съесть траву, от которой бывают похожие приступы болезни. Есть такое растение — гвоздичный корень. Ты знаешь его?

— Я видела, как его собирала моя мать.

— Оно растет в сырых местах и цветет коричневато-розовым цветом. Корень сильно пахнет гвоздикой, а лист имеет вот такую форму, — и Ауриана начертила на пыльном полу контуры листа. — Когда тебя в следующий раз пошлют на овощной рынок, сходи в ряд где продают травы и купи его мне. Ты сможешь сделать это?

— Обязательно. Не беспокойся, я найду это растение, — заверила ее Суния, которую несколько утешило это небольшое поручение. Она не чувствовала теперь себя такой уж беспомощной игрушкой в руках судьбы. — Они ничего не пронюхают, уж я позабочусь об этом.

Все еще ошарашенная, Суния посмотрела в окно на узкую полоску неба.

— Что сказал бы Витгерн, узнав о том, какой странный оборот приняли наши дела, или Зигвульф, или твоя мать? Когда наступит месяц август, Аристос, убийца людей, урожденный Одберт, проклятие всех нас, будет биться… с беременной Клеопатрой! Думаю, что судьба решила сыграть злую шутку с тобой, Ауриана, и мне это очень не по вкусу.

— Возможно, ты и права. Я знаю, что Бальдемар, узнав об этом, только бы улыбнулся, потому что он всегда был уверен в моей стойкости и воле к победе.

Глава 53

Пришел месяц, названный в честь обожествленного Августа. Настало время празднеств.

Ауриана была похожа на голодного волка, который день за днем рыщет в поисках добычи, оставляя на снегу кровавые следы, но ему так и не удается пока найти существо, чья смерть продлила бы его жизнь.

Поглощал ли Аристос без устали вино и мясо, или же практиковался без устали на главной арене школы, она наблюдала за ним с такой же холодной яростью, с какой взирала на языки пламени, исполняя ритуал Огня. По мере того, как день подходил к концу, сильные и слабые стороны ее противника становились границами ее мира. Вскоре она могла в совершенстве воспроизводить прыжки Аристоса. Торгильд, практиковавшийся вместе с ней, покатывался от хохота, глядя, как она это делает. В ней опять пробудились сомнения, касавшиеся святости обряда мести, но она старалась преодолеть их тем, что с еще большим упорством шла к достижению намеченной цели, поскольку теперь ей нужно было громким криком заглушать вопросы, которые постоянно звучали в ее голове. Но если у Аурианы и были сомнения, то у трех сотен хаттских пленников, размещенных в четырех гладиаторских школах Рима, их быть не могло. Когда Ауриана впервые бросила вызов Аристосу, среди них сразу же распространилось радостное возбуждение. Хотя точный день и час поединка им не был известен, они прекрасно знали, что Ауриана никогда не отступится от своего. Надежда на то, что ее руками Водан покарает изменника, буквально сводила их с ума. Их не смущало огромное превосходство Аристоса в физической силе — разве Ауриана не происходила из рода, давшего знаменитых волшебниц и героев, которые расправлялись с чудовищами? И разве она не провела однажды целое лето с Рамис, чья сила, порожденная землей, придаст ее мечу быстроту и точность, словно укусам сотен змей? Они все поголовно совершили обряд причащения к ее будущей победе, отказавшись стричь волосы. Каждый раз, когда хаттским пленникам попадалась на глаза Ауриана, они осеняли себя знаком бога войны и начинали скандировать старинный боевой клич: «Дочь Пепла, веди нас на бой!» Не успев зародиться, он мигом набирал силу и сотрясал стены коридоров школы. Создавалось впечатление, будто кто-то бьет в гигантский барабан. Стражники не понимали смысла криков и бывали ими крайне обеспокоены. Однажды, когда Ауриану вели на тренировку, ей удалось обменяться парой слов с недавно взятым в плен соплеменником и получить от него кое-какие сведения о том, что творилось на родине. Она узнала, что на том месте, где ее взяли в плен, был возведен алтарь из камня, и земля вокруг него ежедневно поливалась кровью белых овец. Витгерн, к ее изумлению, остался жив. Это он возглавлял отряды хаттских воинов, когда они пытались пересечь Рейн по начавшему таять льду и присоединиться к мятежному Сатурнину.

— Лед растаял в ту ночь, только поэтому стервятник продолжает жить и живет как царь.

— Ничего, скоро этому будет положен конец! — прошептала Ауриана перед тем, как стражники толкнули ее вперед.

Эрато заметил, что пленные хатты были чем-то взволнованы. Когда ему доложили, что они не дали школьным цирюльникам обрезать им волосы и что при виде Аурианы они произносили какие-то заклинания или молитвы, он по совету своих помощников не придал им значения. Все эти вещи были вполне безвредны сами по себе, а его вмешательство, сказали помощники, может нанести непоправимый вред, вызвав бунт.

День поединка с Аристосом становился все ближе и ночи для Аурианы проходили в постоянной борьбе со своим внутренним голосом, тихим, но настойчивым, выдвигавшим все новые и новые аргументы против поединка. Лежа в темноте с открытыми глазами, она думала о Марке Юлиане. Он казался ей таким близким, что все ее тело напрягалось и дрожало сладострастным трепетом, словно струна лиры после того, как ее ущипнули. В тишине ночи к ней опять подкрадывался золотой туман, настойчивый призрак наслаждения, от которого начинали сладко ныть ее чресла, ей казалось, что она явственно ощущает на своей шее жаркое дыхание Марка Юлиана и слышит, как он, задыхаясь от страсти, шепчет ей ласковые, нежные слова. В это время она вовсе не походила на создание, одержимое лишь жаждой убить Аристоса. Однако с наступлением рассвета верх брал зов предков. Каждое утро ей приходилось изгонять из себя память о Марке Юлиане и заново зажигать в себе пламя мести. Днем ее решимость была крепкой и нерушимой, как скала с ее отражением в воде стоячего пруда — образец цельности и совершенства. Но когда она задумывалась, воспоминание о Марке Юлиане камнем падало в эту спокойную воду, и образ оказывался замутненным, покрывался рябью и исчезал.

В первые дни размолвки с Императором дела на службе у Марка Юлиана шли как обычно, и ему трудно было определить, какие меры против него были приняты. Но на исходе второго месяца с того дня, как Домициан пригласил его на спуск судна он был отстранен от должности без объяснения причин. В течение трех дней после этого несколько человек, ранее рекомендованных им на различные должности были уволены под различными надуманными предлогами. Друзья и родственники клиентов, чьи дела он вел в суде, начали постоянно проигрывать свои тяжбы. Перестали устраивать государственные банкеты, причиной чего Марк Юлиан считал нежелание Домициана видеть его за своим столом. Кроме того, Император не хотел, чтобы все узнали о его разрыве с Первым советником. Затем Император потребовал от него заключений по поводу новых законов и интерпретации старых. Марк Юлиан исполнил требуемое и разослал свои заключения по соответствующим инстанциям. В первую очередь он отправил свои труды Домициану, который все возникающие вопросы стал решать с магистратами, хотя вполне мог выяснить все, призвав Марка Юлиана, который находился рядом в своем кабинете во дворце.

— Он делает вид, что меня уже не существует! — мрачно заметил он Диоклу по этому поводу.