Домициан снова бросил украдкой взгляд на Марка Юлиана, выражение лица которого было строгим и непроницаемым, и подумал: «Такое впечатление, как будто он читает мои тайные мысли и явно не одобряет их».
Первый секретарь Тита снял с руки мертвого кольцо с печаткой, символ императорской власти. Домициан не задумываясь над тем, что делает, сразу же взял его и быстро надел на свой палец с такой суетливой торопливостью, как будто боялся, что кто-нибудь другой завладеет им, и сразу же поймал на себе удивленный взгляд Марка Юлиана; сердце его дрогнуло.
«Какой я идиот! Я погиб; один суетливый жест перечеркнул все мои надежды! Мне следовало бы немного подождать и надеть это проклятое кольцо только тогда, когда останусь один, потому что Марк Юлиан является единственным человеком, который доподлинно знает, что это кольцо по своему размеру не подходит мне.
Я обмолвился как-то об этом еще несколько лет назад, неосторожно пошутив при этом, что мои руки крупнее рук Тита, и чтобы надеть на мой палец кольцо Императора, необходимо увеличить его в размере. Такую шуточку мог забыть кто угодно, но Марк Юлиан не забывает ничего. И этот его изумленный взгляд свидетельствует о том, что он прекрасно все понял. Наверняка он сделал уже выводы из всего увиденного и пришел к заключению, что я заранее носил это кольцо к ювелиру для того, чтобы тот увеличил его в размере, а значит, он поймет, что я еще вчера — когда все врачи в один голос твердили о скором выздоровлении Тита — наверняка знал о том, что Император непременно сегодня умрет».
Руки Домициана заметно дрожали, он чувствовал на себе проницательный взгляд Юлиана, от которого ничего не укрывалось, и старался не показать своего замешательства. С нарастающим беспокойством он вглядывался в угрюмые лица старших офицеров преторианской гвардии, которые любили Тита так, как не любили ни одного Императора до него. Эти люди не задумываясь поджарят его на вертеле, если узнают, что он явился причиной гибели их друга и благодетеля. Кроме них Домициан видел перед собой лица наиболее влиятельных Сенаторов — Сатурнина, Сенецио, Галла и самого Марка Юлиана, который непременно произнесет перед Сенатом несколько великолепных речей, насыщенных литературными ассоциациями и реминисценциями, а также украшенных другими премудрыми приемами риторики, а целью всех этих речей будет обвинение его, Домициана, в самом гнусном из преступлений, убийстве близкого родственника, за которым последует требование какой-нибудь варварской по своей жестокости кары.
«Что же делать? — лихорадочно думал Домициан. — Марк Юлиан должен умереть вместе со всеми слугами, которые так или иначе помогали мне в этом деле».
Однако тут же душная волна стыда захлестнула его, прогнав преступные мысли: «Я и часа еще не нахожусь у власти, а уже задумал погубить одного из Сенаторов. Мой отец за все годы своего правления казнил лишь одного человека. Неужели я не смогу быть по крайней мере таким же хорошим правителем, как он? Может быть, Марк Юлиан проявит мудрость и забудет все, что видел».
Именно в этот момент Домициан с пронзительной ясностью понял причину жестокости людей, стоящих у власти: она коренилась в страхе. Когда те, которые находились вокруг смертного одра, увидели, что кольцо Императора заняло свое новое место, они начали произносить здравицу негромкими торжественными голосами вразнобой:
— Аве, Цезарь, Император…
До Домициана не сразу дошло, что люди обращаются к нему — не к его брату, не к его отцу, а к нему, Домициану! Но почему он не испытывал в этот момент того упоения, которое ожидал испытать при звуках подобного приветствия, обращенного к нему? Он чувствовал себя бездарным актером, вынужденным играть одну из самых выдающихся ролей, к которой сам так долго стремился, перед зрителями, готовыми освистать его при первой же фальшивой ноте.
Когда императорский двор вернулся в Рим, по городу уже вовсю ходили слухи о том, что Домициан убил своего брата. На городских стенах повсюду появились стишки, живописующие преступление Домициана, их царапали прямо на штукатурке или писали углем — и как всегда, отсутствие прямых доказательств злодеяния не мешало, а помогало сделать рассказ еще более занимательным. Распространению сплетен и слухов способствовало также то обстоятельство, что жители города очень любили Тита и терпеть не могли Домициана за его скрытый и коварный нрав.
В день возвращения императорского двора в Рим в дом Марка Аррия Юлиана пожаловал посланец от Императора, принесший письмо, написанное собственноручно Домицианом. Император воздавал хвалу опыту и знаниям Марка Юлиана в области законодательства и предлагал ему стать Главным Советником в Высшем Совете Императора. Кроме того Марка Юлиана приглашали этим вечером ко двору на званый пир, устраиваемый в его честь. Марк рассудил, что подобными благодеяниями Домициан мог преследовать несколько целей — или он хотел заставить его замолчать, осыпав своими милостями, или стремился продемонстрировать всем окружающим, насколько тесная и ничем неомрачимая дружба связывает их обоих. Последнее нужно было Императору для того, чтобы никто не смог обвинить его в убийстве самого Марка Юлиана, когда это убийство произойдет.
В тот же самый день один из клиентов-вольноотпущенников Марка Юлиана, служивший в комитете петиций выкрал список запрещенных Императором книг, который еще не был опубликован, а только готовился. Среди других подвергнутых опале сочинений в этом списке значились труды его отца — двадцать томов об обычаях и верованиях германских племен. Эта весть вывела Марка Юлиана из себя — если бы Домициан осквернил на его глазах могилу его отца, кажется, это не привело бы Марка Юлиана в большее бешенство, чем запрещение книг.
«И месяца не прошло со дня его восшествия на трон, а он уже махнул рукой на то торжественное обещание, которое дал в последние дни правления Нерона. Неужели он думает, что я буду молчать? Мне удалось облегчить предсмертные муки отца только тем, что я дал ему клятвенное обещание позаботиться о деле всей его жизни — его литературных и исторических сочинениях. Я обещал отцу, что его книги будут жить».
Однако Марк Юлиан прекрасно сознавал то, что он не сможет переломить ход надвигающихся событий — пытаться противодействовать в этом деле Домициану было равносильно попытке победить медведя голыми руками, оказавшись с ним в одной яме. Марк Юлиан встретился со старым другом отца, Сатурнином, для того, чтобы сообщить Сенатору о последних событиях. Марк Юлиан хотел, чтобы Сатурнин, в случае его собственной смерти, был вооружен доводами и фактами против Домициана.
Чтобы избежать посторонних ушей, они прогуливались по дорожкам огромного сада, усыпанным гравием. Марк Юлиан вкратце поведал старику историю о кольце Императора.
— Ловкий и коварный мерзавец! Я чувствовал в душе, что это он разделался со своим братом. Весь вопрос в том, каким образом он это сделал? — Сатурнин нахмурился, уйдя в свои мысли. Он был похож на древнего Кроноса, намеревающегося уничтожить целый выводок более молодых богов, своих детей. Однако внешность его была обманчива, это был великодушный старик, крепкий и кряжистый, словно скала, с упрямым несгибаемым духом, напоминавшим Марку Юлиану камни, попадающиеся на поле, о которые ломаются плуги. Хотя года не пощадили его — он недавно отметил свое семидесятилетие в доме Марка Юлиана — глаза старика все еще светились энергией и живым огнем, а когда он произносил речь своим громким полнозвучным голосом, его слова хорошо были слышны даже на самых высоких галереях базилик.
— Ты спрашиваешь, каким образом это ему удалось? На теле нет никаких следов отравления ядом. Так что можно даже думать, что он убил своего брата магическими заклинаниями. Клянусь тенью своего отца, я узнаю, как ему удалось совершить это убийство вне зависимости от того, сколько потребуется на это времени и усилий, — произнес Марк Юлиан, еле сдерживая себя; в душе у него все кипело. — Двое из трех пользовавших Тита врачей умерли таинственным образом на следующее утро, третий все еще жив, это человек по имени Клеомен, который, как я узнал, родом с острова Родос. Он спасся тем, что сразу же бросился в один из портов и успел сесть там на отходящий корабль. Таким образом, мы можем надеяться на то, что когда-нибудь узнаем правду об этом преступлении. Я хочу найти этого человека раньше, чем это сделает Домициан.