А Деций тем временем продолжал с беспристрастным видом рассматривать оружие. Рукоять была из кости, а верхняя часть ее отделана драгоценными камнями. Деций догадывался, что каждый из них обладал определенной магической силой, защищавшей от ранений, заклятий и предательства.

На клинке у самой рукояти был вытравлен рунический знак, обозначавший бога войны.

— Клянусь Минервой, этот клинок отлит из первоклассной стали, я и понятия не имел, что твой народ владеет секретом изготовления таких клинков. Ответь же мне наконец на мой вопрос, это именно тот меч, который мы искали?

— Да, — с трудом выдавила из себя Ауриана хрипловатым от сдерживаемого волнения голосом. Она склонила голову и прикоснулась губами к клинку.

— Прекрасное и грозное оружие, правда? — произнес тихо Деций.

Ауриана кивнула.

— Мы должны закопать все сокровища и придать могильному холму такой вид, будто его никто и не трогал — или Андара сурово накажут, убьют за то, что он бросил могилу на разграбление.

Внезапно Ауриана насторожилась, подняв голову и замерев; она напоминала сейчас Децию осторожного лося, почуявшего волка. Он увидел следы слез на ее щеках и обнял девушку, чтобы успокоить ее.

— Я слышу его, — прошептал она. — Я слышу голос Бальдемара в шорохе листьев, он говорит: «Исполни мою волю и свою собственную, взяв в руки этот меч!»

В течение целой луны Ауриана и Деций устраивали учебные поединки для того, чтобы рука девушки привыкла к мечу Бальдемара. Он был легче, чем мечи римских легионеров, хорошо знакомые Ауриане, но как и у многих германских мечей, у него был более длинный клинок. Сначала Ауриана действовала очень осторожно, все время помня о силе своего оружия и постоянно сдерживая себя, боясь, что ранит Деция. Но однажды — почти в самом конце длинного напряженного поединка — он внезапно напал на нее, испугав; она отступила от неожиданности и наткнулась спиной на ствол сосны. В этот же момент она совершенно инстинктивно бросилась вперед, чтобы нанести ему ответный удар, забыв о том, где и при каких обстоятельствах находится.

Для нее существовали только порыв ее движения и хаотичный ритм ударов клинка о клинок. Она стремительно упала на землю, перекатившись за его спину, вскочила на ноги и начала теснить его, предупреждая каждый его удар. На Деция обрушился град молниеносных ударов, ему казалось невозможным то, что произошло сейчас, он никак не мог уследить за ее движениями, и у него было такое ощущение, что он сидит на быстро мчащемся коне, который бросился с места в карьер, прежде чем всадник приготовился к этому. Деций явно отставал от нее, он пропускал удары, не успевал отбивать их, и вот наконец она выполнила длинный скользящий удар снизу вверх, которому он никогда не учил ее, и чуть не выбила меч из его руки. При этом лезвие коснулось его предплечья и поранило кожные покровы; острая боль обожгла его, и он невольно закричал.

Ауриана остолбенела, затем тоже вскрикнула и бросила меч на землю. Она быстро сбегала за куском чистой льняной ткани и принялась туго перевязывать его руку, ничего не говоря и наблюдая с растущим беспокойством, как на белой повязке быстро разрастается кровавое пятно.

Через некоторое время Деций произнес:

— Все, Ауриана, достаточно. Хватит. На веки вечные.

Она с тревогой взглянула на него.

— На веки вечные? О чем ты говоришь?

— Я говорю, что я сделал для тебя все, что мог. Ауриана… ты настолько искусно и мастерски владеешь мечом… я просто не знаю, откуда это взялось.

— Не знаешь? Но это так просто. У меня в руках оружие, обладающее магической силой, которая увеличивает мои воинские умения в три раза, а некоторые говорят даже, что в девять раз.

Деций покачал головой.

— Я не верю в магию. Ты можешь называть это, как хочешь. Но я искренне говорю: я никогда не видел ничего подобного, не видел такой… грации, такой… умной ловкости. Клянусь Минервой, в этом поединке ты была похожа одновременно на кошку, лань и ястреба!

— Какой вздор. И тебе пришлось по нраву такое ужасное чудище? Ты сведешь меня с ума! Наконец-то я дождалась от тебя похвалы в свой адрес, однако заслужила эту похвалу вовсе не я, а мое оружие!

— Нет, это ты, именно ты заслужила похвалу, моя маленькая глупышка.

Ауриана покачала головой.

— Ты неправ. В этом мече заключены мудрость и жизненный опыт моего отца. Взгляни на клинок. Неужели ты не видишь огонь, горящий внутри него? Вот где обитает та «умная ловкость», о которой ты говоришь.

Теперь он в свою очередь грустно покачал головой.

— Ты можешь верить во все это, если тебе так нравится. Но я действительно больше не нужен тебе, моя маленькая голубка. Ты превзошла своего учителя.

Ауриана явственно ощутила, как растет разверзшаяся между ними пропасть, в этот момент она казалась ей, как никогда, огромной и непреодолимой. Сердце ее похолодело и болезненно сжалось. Он больше не мог быть ее учителем, кем же он мог оставаться тогда в ее жизни? Ауриана чувствовала, что Деций недостаточно любит ее для того, чтобы оставаться рядом с ней всегда, и у нее сейчас было такое ощущение, будто своим клинком она нанесла болезненную рану не ему, а самой себе.

— Деций… — начала было она тихим голосом, но слова замерли у нее на устах. Ауриана потянулась к нему и поцеловала, как бы проверяя его чувства к себе. Он сначала даже не двинулся к ней, оставаясь холодным и бесстрастным. «Нет, это он просто притворяется, он не может оставаться безразличным ко мне», — подумала Ауриана, чувствуя себя жалкой и несчастной. Она нарочно вложила в свой поцелуй всю страсть, на которую только была способна, он очень сдержанно ответил ей. «Что я такое сделала? — думала она. — Я ведь только выполняла волю богов…»

Глава 16

Проснувшись на рассвете, Ателинда сразу же поняла, что новый день несет с собой новые несчастья. Она встала с постели, двигаясь вяло, без своего обычного воодушевления. Каша на меду, которую ей подала Мудрин, показалась Ателинде совершенно безвкусной, и она с трудом проглотила три ложки. На дворе стояло позднее лето, в этот день Ателинда и Мудрин должны были пойти на огород, чтобы собрать урожай хмеля, коробочки которого, растущие на вьющихся вокруг специальных опор побегах, уже созрели. Хмель добавляли к меду, он придавал медовому напитку горьковатый привкус и сохранял его на долгое время. Затем женщинам предстояло перелить в бочонки новый мед. Ателинда не позволяла себе ни о чем думать, кроме сегодняшнего дела, ее разум был похож на душную комнату с плотно затворенными окнами и дверьми. «Будет ли у нового меда тот же насыщенный бронзово-красный цвет, какой был у меда в прошлом месяце? — думала Ателинда. — Будет ли он так же пениться в кубках и чашах, суля жизненные силы и здоровье человеку? Достаточно ли я положила закваски, мирты и имбиря?»

Ателинда медленно, как бы в оцепенении, свернула свою постель и проверила, хорошо ли укреплены мешки с зерном, свешивающиеся с балок крыши, укрепленные высоко над землей для того, чтобы до них не добрались мыши; затем она прошла к ткацким станкам, за которыми сидели рабыни, и посмотрела, как идет у них работа. Она отчитала девушку, моловшую зерно на каменной зернотерке за то, что у той в муке было много сора. Наконец, Ателинда пересекла широкие сени и откинула шкуру, занавешивавшую дверной проем. Мудрин и Фредемунд следовали за своей хозяйкой. Но как только Ателинда выглянула во двор, она тут же замерла на месте и тихо в отчаяньи воскликнула:

— Нет! Пусть я лучше умру!

Мудрин подошла к ней, чтобы посмотреть, что за новое несчастье свалилось им на голову.

Во дворе люди Гундобада разбивали свадебный шатер. Ателинду поразил сам вид этих белых льняных полотнищ, натянутых на четырех отполированных столбах из рябины: белый цвет был знамением смерти, цветом зимы, цветом мертвых костей, цветом, который предвещал ее собственную близкую кончину.

Со дня смерти Бальдемара прошло четыре луны, целое лето, однако время военных походов было еще в самом разгаре, поэтому все, кто мог защитить ее, находились далеко на юге в военном походе.