Оке Гюннарссон, родился в 1932 году в Якобстаде в Финляндии. Холост, журналист, специализируется по автомотоспорту. Проживает в собственной квартире по адресу: Свартенгатан, 6.

В Швецию приехал в 1950 году. С 1959 года пишет для разных журналов, предназначенных для автомотолюбителей, а также пишет для ежедневной прессы. Кроме того, работал в разных местах, среди прочего был автомехаником. В квартиру на Свартенгатан переехал 1 июля этого года, раньше жил в Хагалунде. В начале сентября должен жениться на какой-то девушке из Упсалы, которая не принадлежит к этой компании. С Матссоном поддерживает отношения не более близкие, чем все вышеупомянутые. Пьет много, но когда он пьян, по нему этого не видно. Производит впечатление очень умного человека.

Свен-Эрик Молин, родился в 1933 году в Стокгольме, разведен, журналист, дом в Энскеде.

„Лучший друг“ Альфа Матссона, по крайней мере утверждает, что является его лучшим другом, но за спиной у него говорит о нем все, что угодно. Разведен в Стокгольме четыре года назад, платит алименты и иногда гуляет с ребенком. Независимый, спесивый, особенно, когда пьян, а это бывает часто. Дважды осужден в Стокгольме за правонарушения в пьяном виде (1963 и 1965 годы). Интимная связь с Пиа Больт для него не является чем-то серьезным.

В компанию входит и ряд других: Кристер Шёберг, художник, Брор Форсгрен, рекламный агент, Лена Ротзен, журналистка, Бенгт Форс, журналист, Джек Мередит, кинооператор, и еще несколько более или менее случайных людей. Никто из них не участвовал в этих посиделках».

Мартин Бек встал и принес обрывок бумаги, на которой делал пометки, когда разговаривал с Меландером.

Он взял этот обрывок с собой в постель.

Прежде чем погасить свет, он еще раз все прочел список Колльберга и свои торопливо нацарапанные строчки.

XXII

В субботу, тринадцатого августа, было облачно и ветрено, и двухмоторный «Конвэйр Метрополитан», летящий в Стокгольм против ветра, опаздывал.

Привкус раков во рту на следующий день — штука не очень приятная, а бумажный стаканчик отвратительного кофе, которым пассажиров потчевала авиакомпания, дела вовсе не улучшил. Мартин Бек прислонил голову к дребезжащему иллюминатору и смотрел на облака.

Он попытался курить, но привкус был ужасным. Колльберг читал «Сюдсвенска дагбладет» и с отвращением поглядывал на сигарету. Очевидно, он чувствовал себя ненамного лучше.

Если говорить об Альфе Матссоне, то прошло почти три недели с тех пор, как персонал последний раз видел его в вестибюле гостиницы «Дунай» в Будапеште.

Пилот объявил, что впереди сплошная облачность и что в Стокгольме моросит дождь и температура пятнадцать градусов. Мартин Бек погасил сигарету в пепельнице и спросил:

— То убийство, которым ты занимался десять дней назад, уже расследовано?

— Да.

— Ничего неясного?

— Нет. Если ты имеешь в виду психологическую сторону, то это совершенно неинтересно. Оба надрались сверх всякой меры. Тот, кто жил в этой квартире, поддевал другого, пока у того не лопнуло терпение и он не ударил того, первого, бутылкой. Потом перепугался и нанес ему еще двадцать ударов. Впрочем, ты ведь это уже знаешь.

— А что было потом? Он не пытался спастись?

— Да. Пошел домой и завернул в бумагу свою окровавленную одежду. Потом взял пол-литра денатурата и отправился под мост Сканстулсброн. Достаточно было подъехать туда и спокойно забрать его. Какое-то время он все отрицал, а потом начал хныкать.

Он помолчал и потом добавил, по-прежнему не отрываясь от газеты:

— У него просто не все дома. Сканстулсброн! Он вроде бы думал, что полиция не будет искать его там. В общем, поступил просто как умел.

Колльберг опустил газету и посмотрел на Мартина Бека.

— Вот именно, — сказал он. — Поступил просто как умел.

И снова углубился в газету.

Мартин Бек наморщил лоб, вытащил список, полученный от Колльберга, и снова прочел его. Он перечитывал его снова и снова до тех пор, пока они не оказались над Стокгольмом. Мартин Бек сложил бумаги и пристегнул ремень. Потом наступили обычные неприятные минуты, когда самолет швыряло порывами ветра и он скользил по невидимой горке. Палисадники и крыши, два прыжка по асфальту, и, наконец, Мартин Бек мог облегченно вздохнуть.

Ожидая багаж в зале, они обменялись несколькими фразами.

— Вечером уедешь из города?

— Нет, еще немного подожду.

— Странно все-таки с этим Матссоном.

— Да.

— Меня это раздражает.

Посреди Транебергсброн Колльберг сказал:

— А еще больше меня раздражает то, что я по-прежнему должен думать об этом дурацком деле. Матссон был мерзавцем. Если он действительно исчез, то человечество от этого только выиграло. Если он куда-нибудь смылся, его кто-нибудь рано или поздно схватит. Это не наше дело. А если с ним в этой Венгрии действительно что-то произошло, то это тоже нас не касается. Разве я не прав?

— Конечно прав.

— А что, если он теперь действительно исчезнет, словно под землю провалится. Это значит, что придется ломать себе голову над этим десять лет. Черт возьми, ну и работенка.

— Ты не очень силен в логике.

— Нет. Вот именно, — сказал Колльберг.

В управлении полиции было непривычно тихо и спокойно, ведь сегодня была суббота и, несмотря ни на что все-таки лето. У Мартина Бека на столе лежало несколько неинтересных писем и записка от Меландера:

«В квартире пара черных полуботинок. Старых. Давно не ношенных. Вообще ни одного костюма».

За окном ветер раскачивал кроны деревьев и бросал в стекла мелкие капли дождя. Мартин Бек думал о Дунае, пароходиках и порывах ветра с раскаленных холмов. О венских вальсах. О теплом нежном ночном воздухе. О мосте. О набережной. Мартин Бек осторожно ощупал шишку на затылке, вернулся к столу и сел.

Вошел Колльберг, посмотрел на записку Меланлера, почесал живот и сказал:

— Очевидно, это все-таки наше дело.

— Похоже на то.

Мартин Бек немного поразмышлял. Потом сказал:

— Ты отдавал где-нибудь паспорт, когда был в Румынии?

— Да, полиция забрала его у меня прямо в аэропорту. Я получил его обратно в гостинице приблизительно через неделю. Я видел, что он лежал в ячейке для писем несколько дней, прежде чем они отдали его мне. Это была большая гостиница. Полиция ежедневно привозила кучу паспортов.

Мартин Бек придвинул к себе телефон.

— Будапешт, 29—83—17, частный разговор, майор Вильмош Слука. Да, майор С—Л—У—К—А. Нет, в Венгрии.

Он снова подошел к окну и молча смотрел на дождь. Колльберг сидел в кресле для посетителей и разглядывал светлые полумесяцы на ногтях правой руки. До той минуты, когда зазвонил телефон, ни одни, ни другой не пошевелились и не произнесли ни слова.

Кто-то сказал на ломаном немецком языке:

— Да, майор Слука сейчас подойдет.

Звук шагов в управлении полиции на площади Ференца Деака. Потом раздался голос Слуки:

— Добрый день. Как у вас там, в Стокгольме?

— Дождь и ветер. И холодно.

— А у нас сегодня больше тридцати градусов, это уже многовато. Я только что подумал, не сходить ли мне в купальню «Палатинус». Есть что-нибудь новенькое?

— Еще нет.

— У нас тоже нет. Мы еще не нашли его. Могу вам чем-нибудь помочь?

— Сейчас, в туристический сезон, иногда случается, что иностранцы теряют паспорта?

— К сожалению, да. У нас всегда с этим хлопоты. К счастью, этим занимается не мой отдел.

— Вы могли бы оказать мне любезность и выяснить, заявлял ли какой-нибудь иностранец после двадцать первого июля об утере паспорта в «Ифьюшаге» или «Дунае»?

— Конечно, с удовольствием. Но как я уже сказал, этим занимается не мой отдел. Вас устроит, если я сообщу вам об этом до пяти часов?

— Можете звонить в любое время. И еще кое-что.

— Да?

— Если кто-то заявил об утере, как вы думаете, можно будет получить хотя бы какое-нибудь приблизительное описание этого человека? Хотя бы в общих чертах, как он выглядел?