Напившись чаю, доктор переоделся и отправился гулять, захватив с собой на этот раз двуствольное ружье и некоторые необходимые принадлежности научной экскурсии. Вовсе не расположен заняться сегодня чем-нибудь серьезно, он запасся ими больше для очистки совести, "чтобы немцев заочно потешить", как мелькнуло у него в голове при выходе на улицу. Льва Николаевича, разумеется, сразу потянуло в знакомую сторону; он пошел опять по той же тропинке, как и вчера, полной грудью вдыхая в себя утреннюю свежесть.
"Нынче можно идти уже похрабрее, так как я вооружен и сам",– подумал доктор, приближаясь к господскому дому. Массивные ворота последнего оказались и на этот раз наглухо запертыми, калитка тоже была притворена, и разметчатые гардины так же непроницаемо завешивали наружные окна верхнего этажа; только на верхушке мачты слегка развевался теперь белый флаг, окаймленный с четырех сторон узенькой черной полоской. Минут пять, по крайней мере, рассматривал Матов этот флаг, как какую-нибудь диковинку; разнообразные мысли волновали его между тем, как из таинственного дома к нему не доносилось ни единого живого звука, кроме веселого чириканья птиц в саду.
Лев Николаевич задумчиво спустился к речке. Здесь он постоял сперва несколько минут на мосту, любуясь прихотливой игрой солнечных лучей в пенистых брызгах воды, чаровавшей ухо своим однообразным шумом; потом не торопясь перешел на тот берег. На раскинутых вокруг камнях торчали, как и вчера, золотистые снопы ржи, но не видно было, чтобы на них где-нибудь производилась теперь работа. Матов вспомнил, что сегодня, кажется, воскресенье, и это тотчас же подтвердилось ясно донесшимся до него переливчатым звоном завидовской церкви. Между тем солнце начинало уже порядочно припекать. Узенькая тропинка, извивавшаяся направо по берегу речки в тени березового перелеска, невольно манила к себе своим прохладным приютом. Доктор свернул на эту тропинку и безостановочно шел по ней до того места, где она незаметно поднялась на крутой береговой выступ, с которого открывался превосходный вид на все Завидово и особенно на противоположную мельницу. Притиснутая здесь уже густым березовым лесом к самой окраине отвесного берега тропинка начинала отсюда понемногу спускаться, но вскоре, описав правильную вогнутую линию, взбегала на новую кручу и окончательно исчезала из глаз, повернув вместе с речкой почти под прямым углом налево. Лев Николаевич расположился под тенью березы на мшистом камне первой кручи, который как будто нарочно был перенесен сюда для более удобного созерцания прелестной панорамы. Матов зарядил ружье и, желая испытать свою меткость, сидя выстрелил в пролетавшую мимо ворону. Он, однако ж, дал промах и с некоторой досадой следил теперь, как дым от его выстрела синеватым облачком сползал к речке. Но не прошло и минуты, как раздавшийся издали внушительный лай, весьма знакомый, похожий на вчерашний, заставил Льва Николаевича быстро вскочить с места, и почти в тот же момент он увидел несшегося на него со всех ног уже знакомого ему черного ньюфаундленда. Доктор инстинктивно бросился к краю обрыва и едва не упал вниз, судорожно ухватившись рукой за какой-то колючий куст.
– Норма! Назад,– послышался в то же время из-за крутого поворота тропинки звонкий как серебро женский голос, и следом за ним на возвышении второй кручи обрисовалась стройная фигура в черном платье.
Собака как вкопанная остановилась перед Матовым, но не спускала с него своих выразительных глаз и все еще недружелюбно ворчала.
– Пожалуйста, не бойтесь: она не кусается, а только так, пугает,– крикнула издалека незнакомка оторопевшему доктору.– Не ушиблись ли вы? – мягко спросила она, подходя к нему через минуту.
Но он до того растерялся от этой неожиданной встречи, что решительно не нашелся привычным ответом. Да и было в самом деле от чего растеряться: Матов воочию стоял теперь лицом к лицу перед загадочной хозяйкой Завидова; мало того, по этим большим темно-карим глазам он сразу узнал в ней ту самую девушку, которую мельком встретил однажды в Цюрихе и образ которой долго еще после того, чуть ли даже не до сегодня, тревожил доктора в его дорожных грезах. У нее действительно было одно из тех выразительных лиц, какие обыкновенно, встретившись хоть раз, не забываются потом всю жизнь. Бледное и замечательно страдальческое, резко выделявшееся от низко и гладко причесанных на уши черных как смоль волос, оно все дышало каким-то внутренним воодушевлением. Смотря на это лицо, невольно приходило в голову, что не скоро сломить ту энергию, какая запечатлелась на нем. Все-таки самым лучшим украшением его были, бесспорно, глаза: они либо отливали бархатом и смотрели на вас не то с глубокой грустью, не то с мучительной укоризной, либо сверкали холодной сталью, ввиваясь как нож в лицо собеседника; иногда – только изредка, впрочем,– в них действительно появлялось как будто безумное выражение, но и оно влекло к себе неотразимо. Лев Николаевич не вдруг мог оторваться от пары этих чудных чарующих глаз и только тогда опустил ресницы, когда девушка словно обожгла его своим мученическим взглядом.
– Не ушиблись ли вы? – повторила она, и голос ее прозвучал на этот раз далеко уже но так мягко, как прежде.
Матов опомнился, наконец.
– Не беспокойтесь, пожалуйста, я отделался испугом,– сказал он, неловко освобождая свою исцарапанную правую руку от колючего куста, за который она до сих пор все еще машинально держалась. Доктор только теперь догадался снять фуражку и раскланяться с хозяйкой Завидова.
– У вас, кажется, царапина на руке... кровь,– заметила она, отходя немного в сторону, чтобы дать ему возможность выбраться на тропинку.
– Да, но это такие пустяки, о которых не стоит и говорить, впрочем... они чрезвычайно приятны для меня, так как доставляют мне случай...
– Извините меня и мою собаку,– холодно прервала девушка доктора и, отдав ему легкий поклон, стала торопливо сходить вниз по тропинке.
Лев Николаевич как будто замер на месте. С минуту он смущенно смотрел на ее черную лакированную шляпу с игриво развевавшейся позади лентой, на изящный карабин, висевший у нее за спиной на такой же лакированной перевязке, и вдруг вспомнил, что где-то оставил перед этим в испуге свое ружье. Матов тотчас же отыскал его и бессознательно кинулся в погоню за быстро удалявшейся между тем владелицей Завидова.
– Позвольте, сударыня, побеспокоить вас на минуту,– тревожно сказал он, догнав ее и вежливо приподнимая фуражку,– я имею удовольствие встретиться с Евгенией Александровной Белозеровой... если не ошибаюсь?
Девушка удивленно обернулась.
– Не знаю, может ли это доставить кому-нибудь удовольствие, но я действительно Белозерова,– спокойно проговорила она.– Что вам угодно?
– Доктор Матов,– почтительно поклонился Лев Николаевич, рекомендуясь.
Он сделал при этом легкое движение правой рукой, но Белозерова, по-видимому, и не думала протягивать ему своей.
– Что же вам угодно, Матов? – холодно повторила она только.
Доктор не сразу ответил ей, на минуту сконфузился, отчасти потерялся.
– Я проездом в Завидове, остановился здесь отдохнуть на неделю и желал бы ознакомиться с гигиеническим положением рабочих на вашем железном заводе...– понемногу оправился наконец Лев Николаевич.– Именно с этой целью я ходил вчера же, как только приехал, сделать вам визит... но...
– Обратитесь за этим к моему управляющему,– невозмутимо ответила Евгения Александровна.– Я не вмешиваюсь сама в дела завода.
– В таком случае,– сказал Матов,– позвольте мне, по крайней мере, лично засвидетельствовать вам мою благодарность, когда я осмотрю его.
– Ее так же легко может передать мне и мой управляющий, чтоб вам не трудиться самим,– заметила она не без иронии.
– Значит, вы отказываете мне в чести вашего знакомства... если только я так вас понял? – несколько настойчиво спросил доктор.
– Да, я отказываю себе в чести знакомства с вами,– проговорила она отрывисто и нетерпеливо.