Августа успела, конечно, давно выяснить, что Лена здесь — никто и ничто. Иначе она б такого разговора не затеяла.

Да-да, эвтаназия — это выход.

Величко немедленно связался с надёжным врачом, в порядочности и молчании которого был уверен. Заминка произошла только с суммой; здесь возникли разногласия, которые, впрочем, удалось разрешить. Ценным было то, что молчание оказывалось в интересах обоих, и дальнейший шантаж просто отпадал. Оставалось назначить день.

Павел Петрович подгадал очень удобно, и, таким образом, о визите врача знали только он и Августа.

Чтоб не волновать Лену (которая, впрочем, не могла бы даже крикнуть), Августа накануне объяснила ей, что завтра придёт доктор и сделает очень важный укол («Лекарство дорогое, учтите! Благодарите Павла Петровича, это он достал»!), после которого Лена гарантированно пойдёт на поправку. Женщина, конечно, поверила; ведь она всю свою жизнь отдала Павлику и детям…

А на другое утро всё было кончено. Скорбящая семья торжественно проводила Лену в последний путь, не поскупившись на хороший гроб и пышные поминки. Таким образом, старая домработница приобрела заслуженный покой, вечную память и престижный гранитный памятник; а Павел Величко окончательно утвердил в правах успевшую уже стать незаменимой Августу.

Под этот шумок Иннокентию ловко удалось вернуть долг. Получилось гениально и просто: утирая крокодиловые слёзы, Кешка попросил отца поручить лично ему все хлопоты по похоронам Лены, которая «была ему как родная».

Вечно занятый Величко только обрадовался и, конечно, никакого отчёта по расходам не спрашивал. Так что спасибо старушке: выручила Кешеньку!

Отдав долг, Иннокентий снова стал весел и беззаботен. Вот Николаю — тому не повезло: пришлось всё-таки просить деньги у отца, предварительно сочинив жалостливую басню. Что-то там о девушке, которая «залетела» от Кольки и требует или жениться, или денег на аборт. Сергей Яковлевич вошёл в положение сына (сам был молодой!) и требуемое дал, хотя и прочитал лекцию.

На самом деле таких сентиментальных историй в жизни друзей не было; пока, во всяком случае, всё обходилось. Многочисленные подруги оказывались в меру сговорчивы, милы и непритязательны.

Один раз только, и не у Николая, а у Иннокентия — вышла осечка, да и то давно. Он не любил об этом вспоминать.

Дело было ещё в институте, на втором курсе. Понравилась ему девчоночка с параллельного потока — ну хоть плачь. Ничего особенного, если честно, — а Кешка даже сон потерял. До этого, с другими, — стоило только руку протянуть, даже неинтересно… А здесь — и так, и этак, и никакого сдвига. Несмотря ни на что! Вот купил Кеша в ювелирном браслетик, — милую вещицу, очень недешёвую; и подкатил к зазнобе с подарком. Так она отрезала:

— Иннокентий, извини. Не могу я этого принять.

Кешка ожидал что угодно, но чтоб девушка отказывалась от дорогой цацки?.. Абсурд.

— Но почему?..

— У нас с тобой не такие отношения, чтобы я могла взять подобный подарок.

— Ну так давай сделаем, чтоб отношения соответствовали!.. — растерялся юноша.

— Нет, нет. Я не смогу тебя полюбить, потому что… Потому что люблю другого! — закончила она решительно.

Вот те на! Кешка исстрадался, а потом попробовал подъехать с другой стороны. Скоро у девушки ожидался День рождения, и Величко, выяснив, чем любимая дышит и живёт, стянул под это дело из домашней библиотеки двухтомник Ахматовой. И принёс в подарок.

Глаза девушки распахнулись до размеров блюдца, когда она увидела книги.

— Тебе! Поздравляю! — торжествовал Иннокентий. Девушка уже протянула было дрожащие пальчики к своей мечте, но, однако, пришла в себя и снова отказалась:

— Не могу, не возьму. Это ко многому обязывает; пойми, Кеша. А я тебе ничего обещать не собираюсь.

Так и не взяла, дура! Иннокентий её почти возненавидел. Ну что, что она из себя корчит?! Одевается бедненько, живёт небогато, отца нету… А ведёт себя как королева Англии. Дебилка в очках! (Эти очки почему-то Кешку больше всего бесили).

Вот такая старая история. Попереживал Кешка ещё немного — да и утешился с другими, но проклятый образ недотроги до сих пор не давал ему покоя. Ещё тогда пообещал себе, что когда-нибудь исполнит задуманное, и подобная девушка (пусть не та, а другая, но похожая) возместит ему моральные потери юности.

Не зря говорят, что наши мысли — это планы судьбы. После опасного увлечения картами (как бы там ни было, но проигрыш многому научил Иннокентия) ему снова стало скучно. Депрессия, как сказал Колька Старков. Но карты он тоже отверг: не вариант.

Он же, как обычно, взялся найти другое интересное занятие, чтобы снова поглотить без остатка убийственное свободное время. Много чего друзья уже перепробовали, ещё будучи студентами; и затем, после получения дипломов, — чего только не изобрели. Осторожный Старков являлся тормозом и гарантом, и приятели всегда могли вовремя остановиться и не перейти ту грань, за которой начиналось необратимое.

Так, например, было с наркотой: побаловались немножко; поймали кайф; но дальше дело не пошло. Много, много наглядных примеров было перед глазами, и стать «наркозомби» парням не хотелось. Болезненная зависимость от чего бы то ни было — хуже тюрьмы. Они это понимали.

Таким образом, что же оставалось в палитре развлечений? Что-нибудь пикантное, острое; пусть и очень дорогое. Пусть! А зачем же тогда существуют деньги?

И тут сама жизнь подбросила Иннокентию интересную идею, обещавшую новые ощущения и нескорый (во всяком случае, он на это рассчитывал!) финал.

Подскочил как-то на своём «мерсе» забрать сестру из института, что бывало очень редко; она — девица независимая и неконтактная; а тут — сама попросила. И увидел с ней рядом одну провинциалочку: девушки что-то обсуждали. Тут Кешкино сердце ёкнуло: вот она, девочка в очках. Почти как та… Тоже — черноглазая и тоненькая, как прутик.

Он сразу завёлся: кто? как зовут? Анжелка, удивляясь, объяснила, что здесь — ловить нечего, пусть братишка уймётся. Девушка — это однокурсница, правильная до тошноты. Анжелка с ней и не общается; а так просто — «здравствуй и до свидания»!

— Так что брось, Кеша. Не стоит, — сказала она.

Брата это только раззадорило, и он продолжал расспрашивать. Лишний раз убедился: до чего интересно может выйти! Даже жить сразу захотелось!

Девушка, действительно, была экзотична до чёртиков: зовут «Малика» (по-узбекски — «принцесса»; у неё оказывается, папаша — узбек); учится «на бюджете» (то есть голь перекатная); отличница. Потрясающе крепкий орешек!!! Восточные девицы — это не то что наши; даже нетронутые попадаются. Такая коррида может нарисоваться!!

Кешка рассказал Старкову, и даже тот одобрил:

— Слушай, вот это да! Такое приключение можно организовать! Помощь нужна?

Иннокентий отказался, но пообещал держать Николая в курсе. И тут же начал действовать.

К счастью, Малика действительно оказалась дикой горной козочкой; держалась как скала. Ну и театр с ней был!

Сначала — знакомство (с шараханьем в сторону и опущенными глазками); тут Анжелка посодействовала. Потом — дежурство «влюблённого» у подъезда вуза; цветы, комплименты, пожатие руки. И, конечно, истинно джентельменская галантность и предупредительность. И самое главное — как похожа Малика была на ту одноклассницу! Интеллигентка, блин.

Так похожа, что Кешке такое даже начало поднадоедать. Это ломание истощало его терпение, бесило… Желание Величко начало было гаснуть (сколько времени уже прошло, а толку — ноль!), как вдруг Малика дрогнула, растаяла. И вот он — «первый поцелуй». Кешка еле выдержал; спугнуть её сейчас — это была бы непростительная глупость. Ждать надо.

И он оказался прав: за первым поцелуем явились и другие, уже более лёгкие. «Принцесса моя! — это Иннокентий твердил ей, как «Отче наш». — Дождался и я, значит! Девочка моя, счастье моё хрустальное!»

«Девочка» и «счастье хрустальное», неопытная и неискушённая, таяла, щедро снабжаемая букетами и конфетами. Влюбилась.