Виктория только и дала себе труд, что детей родить. Опять та же Лена с ними возилась, они её чуть ли не мамой звали.

И вот — на тебе, в тридцать лет — такой диагноз. Павел, конечно, суетился, делал что мог, но напрасно. Хотел даже за границу везти, но один врач шепнул ему, что, мол, напрасно, только очень потратитесь, а в результате получите в лучшем случае отсрочку от смерти на полгода, не больше; так что не стоит.

Величко послушался и смирился. И уже просто ждал, когда всё кончится: надоело, честно говоря, без конца и края делать сочувствующее лицо. Если б ещё Вика не была так невыносимо слезлива… Даже Лена — и та начала срываться, когда слушала это всё. И даже однажды пожаловалась:

— Знаешь, Павлик, я всё сравниваю и думаю: умереть достойно — это тоже надо уметь. Я, когда придёт мой час, и не пикну. Вот увидишь! А эта… Прости Господи, всю душу вымотала уже. То ли дело твой отец — ведь знал, что вот-вот… А хоть бы словечко жалобы!

Отец Павла, имея очень слабое сердце, умер ещё не таким старым; жить бы да жить! Но — не судьба.

После смерти Вики Павел долго жил холостяком. Нет, конечно, у него были женщины; природу ведь не обманешь. Но жениться? — зачем?

Лена особенно стала стараться, создавая уют и Пашеньке, и детям. Она в душе и не хотела, чтобы Павел привёл сюда кого-то: мало ли как сложится? А так — Лена чувствовала себя полноправной хозяйкой, чуть ли не главой семьи.

Эта иллюзия утешала её довольно долго, пока в один прекрасный день любимец-Павлик не сказал ей как бы между прочим:

— Лена, я очень тебя прошу, перестань мне «тыкать». В приличных домах прислуга всегда говорит хозяину «Вы», понимаешь? И это правильно, в этом — порядок. И по имени-отчеству тоже не забывай.

Лена опешила, хлопая глазами. Она-то думала… Она даже тайком, потом, всплакнула и сгоряча решила было собрать вещи и податься восвояси; а потом поостыла и трезво подумала: а куда? И зачем?.. А дети?..

Ну что ж, прислуга так прислуга. Лена смирилась, и иногда начинала опять надеяться: ведь она Пашку вырастила! Согласилась помогать его отцу, когда Пашкина мать бросила их обоих — и мужа, и сына — и исчезла в неизвестном направлении по большой любви. Кто знает, жива ли ещё?..

Павлику было тогда четыре года, и хоть он хорошо помнил мать и поэтому Лену никогда «мамой» не называл, между ними сразу возникли отношения настоящей привязанности; Лена чувствовала, что мальчик любит её. Он и говорил ей всегда ласково: сначала — «тётя Леночка», а потом — просто «Леночка». А теперь, значит, прислуга… Лена по старой привычке иногда звала Пашу по-прежнему, но он однажды так цыкнул на неё, что у женщины чуть ноги не отнялись:

— Лена!! Ещё раз мне «тыкнешь» — вылетишь из этого дома пулей! Без права возврата! Поняла наконец?!

Поняла. Поняла окончательно. И уже не думала, хорошо это или плохо, если Павел всё-таки женится. В любом случае — Лена останется только прислугой. А какая разница, кому служить?.. Лишь бы дело своё хорошо знала. Работать Лена умела и любила; домашние хлопоты — это было её главное занятие, чуть ли не хобби. Такая уж, видно, уродилась. Эх, ей бы — да свою семью, кровную! Опоздала, глупая; пока думала, что это — и есть её семья, время ушло безвозвратно…

Хорошо, что Лена никогда не болеет, — это даже удивительно. А ей просто некогда хворать, неинтересно. Если что — она и виду не подаёт; никто и не замечает. А хоть бы и заметили — не спросят. Главное, чтобы всё было сделано.

…Вот почему она и бровью не повела, когда в один прекрасный день Павел привёл женщину и сказал:

— Лена, вот твоя хозяйка. Я женился.

Новая жена Величко была очень молода; может быть, всего года на два-три старше его дочери (а значит, младше сына). Но, похоже, такие мелочи Павла Петровича не интересовали.

Молодая госпожа была красива, длиннонога и высока; даже заметно выше своего коренастого мужа. Не надо было иметь особую интуицию, чтобы понять её мотив к замужеству: деньги, конечно. Большие деньги.

А Павел, похоже, влюбился: заглядывал супруге в глаза и исполнял все её желания. Новоявленную мадам Величко тоже надо было называть на «Вы» и «Вероника Васильевна». А теперь, значит, ещё и «госпожа баронесса».

Спасибо, что новая хозяйка к прислуге претензий не имела и менять её не собиралась. Что касается остального — то она выдвинула немало требований и проявила характер. И вскоре почти всё здесь было переделано по вкусу Вероники, и дом стал напоминать какую-то розово-золотистую бонбоньерку: везде — сплошные подушечки, шкатулки и коврики, бесконечные ряды аляповато-огромных мягких игрушек.

Но… — чего не сделаешь для любимой женщины? Пусть будет, как ей хочется.

Единственное место, которое не тронули реформы Вероники, — был кабинет мужа. Собственно, эта комната её вообще не интересовала; поэтому здесь и осталось всё по-старому.

Вообще Вероника вела себя как большой капризный ребёнок, которого никак не решаются отшлёпать. Спасибо, что она была хотя бы сама по себе, то есть никак не влияла на жизнь и привычки ни Анжелы с Иннокентием, ни самого Павла Петровича.

Да и с прислугой почти не разговаривала и даже редко называла её по имени. «Убери», «подай» и «принеси», — этого было вполне достаточно для общения с Леной.

А той, впрочем, было не важно. Конечно, приказания жены Павла она исполняла точно и аккуратно; но — что греха таить? — относилась к Веронике с огромным презрением. Лена сразу увидела, с кем имеет дело: это просто очень хваткая, смазливая деревенская деваха, которая с пелёнок, наверное, мечтала «выбиться в люди». Вот она и старалась по мере сил: домучила курс средней школы и, бросив родной посёлок, утопающий в грязи по самые окна, рванула в большой город. А дальше — так: в институт не прошла (нужны были или деньги, или знания; а ничего этого у абитуриентки не было): устроилась официанткой в хороший ресторан. Причём сначала её взяли просто посудомойкой, но девушка, пару дней поплескавшись в грязной подсобке и перемыв горы тарелок, нашла остроумный (хотя и стандартный) выход. Постель, конечно! И уже вскоре бодро бегала по залу в симпатичной наколочке и эксклюзивном фирменном платьице.

Имя «Вера», данное ей от рождения и чаще всего звучащее в родном доме как «Верка» или «Веруха», легко превратилось в изящное «Вероника», что сразу подняло красавицу в собственных глазах.

Постель, как необходимый атрибут карьеры, продолжала выполнять свою судьбоносную функцию, и Вероника вскоре получила «повышение»: из кровати администратора перепрыгнула в койку директора. Правда, она по-прежнему носилась по залу; но обслуживала уже исключительно престижные мероприятия, в основном — вечерние или ночные. Постепенно и «постель» получалась уже не одна, а «как сегодня выпадет», по совместительству.

И однажды её суженый — Павел Петрович — всё-таки возник, не зря Вероника свято верила, что именно здесь, в этом ресторане, её возьмут замуж. Павел Петрович не питал никаких иллюзий относительно прошлого своей избранницы; но — что поделаешь? — понравилась она ему; запала, так сказать, в душу. Конечно, сначала никаких таких мыслей про законный брак с девицей из борделя Величко не имел, но стал почему-то всё чаще и чаще захаживать «на огонёк» — и сам не успел заметить, как кошечка Вероника легко и просто навешала ему лапти на уши, и он уже искренне жалел «бедную девочку», которую злая судьба заставила от полного сиротства заниматься всем этим… Она премило надувала пухлые губки и опускала вниз пышные ресницы, быстро краснела и очень недурна бывала в любви, при этом изо всех своих скудных сил, на очаровательном суржике расхваливая мужские качества богатенького любовника.

И Павел растаял. «Почему бы и нет?» — подумал однажды он. И сделал предложение.

Свадьбу отгрохали в том же ресторане, и невеста была столь хороша, что жениху искренне завидовали.

К чести Вероники, надо сказать, что, получив штамп в паспорте, она и мысли не имела теперь о каких-либо «походах налево». Зачем? Цели своей она достигла, а гневить бога — это уже перебор. Она и так получила всё, что хотела; а Пашка (так она любовно называла мужа) души в ней не чаял.