«Кто были те люди, — вопрошал в печати впоследствии (в 1919 г.) Вальтер Ратенау, — которые ликовали 1 августа 1914 г.? Это были все. Кто были те, которые по два раза на каждой неделе вывешивали флаги, пили по поводу гибели «Лузитании», одобряли подводную войну, шутили по поводу каждого (нового) объявления войны? Многие добрые социалисты были между ними»[91].

4 августа 1914 г. на торжественном заседании рейхстага, при патриотических восторгах присутствующих, социал-демократы пожали руку Вильгельму II, как это сделали и все прочие партии.

Правительство торжествовало полную моральную победу. Стоило ли думать об единичных исключениях, о Карле Либкнехте или Розе Люксембург, тогда совершенно одиноких и бессильных?

Убеждение Карла Либкнехта, конечно, признававшего в существовании капиталистической системы в Европе общую причину войны, вскоре сформировалось окончательно так: главные, непосредственные виновники — германские и австрийские империалисты; они виновники именно этой в августе 1914 г. возгоревшейся войны[92].

Уже будучи арестован, 3 мая 1916 г., Либкнехт в официальном письме к военному суду писал: «Германское правительство затеяло эту войну сообща с австрийским правительством и взяло на себя бремя ответственности за непосредственный взрыв войны. Оно инсценировало (in Szeno geselzt) войну, прибегнув к введению в заблуждение народных масс и даже рейхстага: умолчание об ультиматуме к Бельгии, составление немецкой Белой книги, изъятие телеграммы царя от 29 июля 1914 г. и т. д., — и оно (германское правительство) стремится преступными средствами поддерживать в народе воинственное настроение»[93].

Либкнехт уж очень скоро после начала войны разобрался в истинной ценности официальной версии о «внезапном нападении» на Австрию и Германию. Роза Люксембург не верила этой версии ни одного дня. Они оба даже были склонны уменьшать при этом роль Антанты. Правда, они еще многого тогда не могли знать.

Впоследствии Роза Люксембург говорила Луизе Каутской, близкому своему другу, что она хотела 4 августа 1914 г. покончить с собой от отчаяния, что социал-демократы с такой готовностью поддержали Вильгельма («Am 4 August habe ich mіr das Leben nehmen wollen»). Ее убили в 1919 г. (и освободили от наказания ее убийц) те люди, которые ликовали 4 августа 1914 г., торжествуя будущую победу над всеми супостатами. Ее смерть в 1919 г. очень мало огорчила тех ее товарищей, которых в июле и в августе 1914 г. только раздражали и смущали ее бессильные и отчаянные укоры.

Я нарочно упомянул именно здесь о поведении и настроении социал-демократии. Часть (и часть значительная) рабочего класса и представлявшей его партии оказалась в эти дни — от 31 июля, когда была объявлена война России, вплоть до 4 августа — политически пассивной и нисколько не способной и не желающей остановить развертывающиеся события; она не желала даже попытаться это сделать.

Мнение, широко распространенное теперь в коммунистической партии Германии, формулировал в последнее время Пауль Фрелих: «Цель, во имя которой шла на бойню одна держава, была совершенно столь же «законна», как и цель других держав. Другими словами, она была столь же преступна. Все державы желали войны и вступали в нее, как грабители. За мировую войну каждое правительство ответственно в той же мере, как и остальные. Но за то, что война разразилась именно в августе 1914 г. и что она была объявлена именно при таких обстоятельствах и в этой именно форме, за это несут ответственность обе центральные державы, причем главная доля ответственности падает на германское правительство. Германия и Австрия совершили поступки, делавшие войну возможной, а Тройственное согласие своими выступлениями сделало ее неизбежной». К этой формулировке следует прибавить, что из всех держав Тройственного согласия, конечно, наиболее вызывающим образом вела себя в эти страшные дни Россия[94]. В последних телеграммах, которыми обменялись Вильгельм II и Николай II, мелькает порой явный страх пред тем, что должно совершиться, явная растерянность и как бы желание отступить от пропасти, и не только со стороны Николая II (как, например, подчеркивают Лихновский и Каутский), но и со стороны Вильгельма II. Но было уже слишком поздно, и неизбежное свершилось.

Мнение, что в войне всецело и исключительно виноваты враги, было 1 августа широко распространено в Германии. А между тем именно в эти дни на Германию надвигалась уж настоящая катастрофа, которая грянула не 1, а 4 августа и которая превратила «восемь недель» предполагаемой войны в четыре года и три месяца войны действительной и предполагаемую победу в предрешенный, неотвратимый и полный разгром. День 4 августа начался грандиозной манифестацией «всенародного единства» в рейхстаге, радостным предвкушением быстрой, близкой, молниеносной победы над Францией и Россией, восторгом правительства и рейхстага вследствие отлегшего от души беспокойства: Англия не выступила, путь свободен! «Спешите в церкви!» (Eilt in die Kirchen!), — приглашал император своих подданных, и настроение было такое, что имелось в виду не столько просить небесной помощи в предстоящей борьбе, сколько уже благодарить за совершенно несомненную победу, за уже дарованные самим небом наилучшие условия, в которых должна была произойти долгожданная проба сил. Несметные толпы народа до вечера манифестировали перед императорским дворцом, перед рейхстагом, перед памятником Бисмарку, перед вокзалами, через которые один за другими проходили, с музыкой и песнями, расцвеченные знаменами воинские поезда, направляясь на запад.

Но вечером того же 4 августа вдруг, почти одновременно, из разных источников, ссылавшихся то на Ягова, то на канцлера, пронеслись по столице первые зловещие слухи; при всех разноречиях слухи сходились на одном: британское правительство внезапно предъявило Германии ультиматум.

5. Объявление Германией войны Франции. Ультиматум Бельгии. Угрожающая позиция Грея. Вторжение германских войск в Бельгию. Заседание рейхстага 4 августа 1914 г. Предъявление английского ультиматума германскому правительству

События с 31 июля по 4 августа развертывались с такой неизбежной логикой, что уже ни у кого, казалось бы, не могло быть сомнений в ближайших последствиях, а между тем приходится констатировать, что конечная катастрофа — внезапное вступление Англии в войну — в самом деле поразила в Германии очень многих, даже в ближайшем окружении Вильгельма. И это несмотря на зловещие слова Грея Лихновскому, сказанные уже 29 июля, — что он просит не обольщаться дружелюбным тоном его бесед с германским послом, и несмотря на резкое отклонение со стороны Грея всяких сделок с целью оплаты английского нейтралитета. Отметим лишь главные этапы в развитии этой исторической трагедии.

Объявление войны России само по себе нисколько не устраивало дел германского главного штаба: ведь по плану Шлиффена нужно было непременно сначала броситься на Францию, а уже разгромив ее — приняться за Россию. Значит, нужно было во что бы то ни стало немедленно вынудить Францию к войне. В течение последних пяти дней июля германский посол в Париже Шеи неоднократно пытался вызвать со стороны Франции заявление, что она будет нейтральна в случае войны Германии с Россией. Но само германское правительство не надеялось, что оно может этого достигнуть.

Фон Мольтке, начальник германского штаба, предназначенный в главнокомандующие на западном фронте, решил к тому же, как сказано, потребовать от Франции выдачи крепостей Туля и Вердена на все время войны с Россией, даже если Франция объявит нейтралитет (в виде «гарантии»).

1 августа приказом президента республики Пуанкаре все французские сухопутные и морские силы были мобилизованы. Но французское правительство войны не объявляло. А Мольтке требовал от Бетман-Гольвега, чтобы поскорее эта формальность была выполнена, т. е. чтобы можно было, не теряя ни часа, начать поход, в котором весь успех зависел от быстроты. Тогда-то и были наскоро выдуманы в германском министерстве иностранных дел какие-то французские авиаторы, которые будто бы бросили бомбы в Карлсруэ и Нюрнберге, а также близ Везеля. Все это было чистейшей выдумкой и вполне сознательной ложью, и само германское правительство впоследствии отказалось формально от этой лжи. Другой предлог — переход французами первыми границы — был также ложен, ибо еще 30 июля Вивиани отдал (и опубликовал) приказ всем французским войскам держаться в десяти километрах от границы, чтобы избежать копфликтов и инцидентов. Но главный штаб торопил, и у Бетман-Гольвега но было ни времени, ни возможности выдумать что-нибудь более правдоподобное.