Давид глубоко вздохнул и указал рукой на Высокочтимого.

— Перед лицом всего мира я обвиняю вас в насаждении всей той мерзости, которую вы защищаете своими никому не нужными законами. Вы превозносите ум? Но любой, кто осмелится восстать против ваших идей, обвиняется в ереси, и я не уверен, что вы не приговариваете к изгнанию в шатангу всех, кто критикует ваши принципы. Вам это так просто сделать! Вы — стена, Альб, стена глупости и одержимости.

Среди присутствующих почувствовалось волнение, послышались возмущенные голоса. Поведение толпы становилось все более угрожающим.

— Запомните, Альб, и вы все запомните, — успел крикнуть Давид, пока охранники тащили его под руки, — для вас нет выхода стадо кротов, нет для вас выхода… В подобных условиях не может выжить ни одна цивилизация… Ни одна!.. Ни одна!…

Он позволял себя тащить, не оказывая сопротивления, и вдруг увидел не очень глубокую, но широкую яму. Его тащили к ней. Он увидел кучи камней, сложенных в пирамиды вокруг ямы.

Он понял: его приговорили к смертной казни путем лапидации — забрасывания камнями.

Прежде, чем спрыгнуть в яму, он оглянулся и увидел Забелу, шедшую рядом с отцом. В ее глазах не было ни слез, ни любви, с ее лица исчезла нежная улыбка. Сейчас оно напоминало застывшую маску, на которой лежала печать безразличия. Она тоже замкнулась в себе, она вновь присоединилась к своей расе, той ко всему равнодушной расе, для которой все человеческие чувства, в том числе и любовь, имели преходящую, мимолетную ценность.

Альб нашел точное определение: это было совсем иное дело…

Давид упал в яму и в последнем порыве гнева повернулся к Высокочтимому.

— Будьте вы прокляты Богом! — крикнул он.

Холодный, невозмутимый, глава общины наклонился над кучей камней.

— А! Я это прекрасно знал, — добавил Давид, высоко подняв голову, — я знал, что первый камень бросите именно вы!

Альб поднял руку. Первый камень бросил действительно он.