Пока я искала глазами потерю, отвлеклась от забывчивого. А когда хотела ему сказать, что тут ничего нет, мне в голову несся огненный шар.

Я от ужаса пискнула и свалилась за кушетку. Огонь расплескался надо мной, накрыв как шатром, но кроме жара я ничего не ощутила: охранки Конрада сработали.

Тут огонь исчез, жар спал и я осторожно на карачках вылезла из‑за кушетки. Никого. Только дверь настежь и на стене след от огня. Парень бросил в меня шарик и сбежал. С чего бы?

Пока я стояла на четвереньках как корова на лугу и раздумывала, можно мне встать на ноги или лучше не надо, прибежал Конрад. Подхватил, прижал к себе и потащил вон из палаты с криком:

— На Марту напали! Совещание отменяется!

— А мне зашептал в ухо:

— Успокойся, девочка, не бойся, все хорошо, все уже кончилось.

Можно подумать, я испугалась. Да я просто не успела, а теперь задним числом бояться глупо. Меня только интересует, с какого перепугу этот Авенир стал в меня огненными шарами кидаться? Я ему ничего плохого не сделала.

Конрад не понес меня в другую палату, а сразу отволок домой. И правильно. Дома и стены лечат. Перепуганный Пин притащил огромный поднос со всякими вкусностями и запричитал:

— Ой, хозяйка, что с тобой? Что с тобой эти проклятые сделали?

Не поняла. У меня, вроде, все на месте. Ничего не пострадало: руки, ноги, даже мои несчастные ребра уже не болят. Падение с кушетки осталось без последствий. Что же он причитает, как над покойницей?

— Стала себя ощупывать, добралась до головы и тоже ойкнула. Затем попросила Кона:

— Радость моя, принеси мне зеркало.

Он хмыкнул, но принес. Хорошее такое зеркало, на стене в ванной висело. Я глянула и чуть сама не заплакала. Ладно, испачканный в саже нос вымыть — нечего делать. Но мои волосы… Амулеты защитили меня, но, видно, моя грива хоть на мгновение вышла из зоны их влияния: все кудри на расстоянии примерно пол — локтя от головы начисто сгорели. Теперь я и впрямь одуванчик. Грязный такой, обгорелый цветочек.

Конрад понял, что я в шоке и решил утешить на свой лад. Потащил в ванную, вымыл хорошенечко и все время шептал, что соскучился, что ждет не дождется, когда целительница наконец снимет для меня запрет на любое физическое напряжение. Я удивилась: все кости у меня уже срослись. О каком напряжении речь? Кон пояснил: у меня, кроме переломов, были разрывы внутренних органов, их надо пока поберечь.

Знаю я этих целителей: вечно норовят перестраховаться. Но спорить с ними себе дороже, так что я промолчала. Зато вспомнила, кто бросил в меня огненный шар и сказала об этом Кону.

Тут все завертелось с новой силой. Меня подхватили, вытерли, одели, занесли в гостиную и усадили на диван. Затем Конрад исчез, а Пин вылез и вручил мне кружку с успокоительным чаем и блюдце с пирожками. Красота!

Не успела я их доесть, как вернулся Конрад и сообщил, что Авенир ни при чем. Он спустился вместе со всеми и вышел их крыла целителей, с ним в это время разговаривали Гаспар и Либерий, их свидетельству можно верить. Да и другие маги это подстверждают.

Тот, кто пытался меня убить, прошел под личиной. Видимо, заранее не готовился, а взял образ того, кто в этот момент шел от меня по лестнице. В этом случае проще простого найти повод для возвращения: сказать, что что‑то забыл. Охранка на моей палате стояла подобная тем, которые ставились от нежити: пока не впустишь, не войдет. А так как я Авенира знала плохо, то не обратила внимание на детали: тембр голоса и, возможно, что‑то еще, просто разрешила войти, чего злоумышленник и добивался.

Только вот кто этот злоумышленник узнать так и не удалось. Шар был выпущен из боевого амулета и следов личности нападавшего не нес. Сейчас вся школа стоит на ушах: ищут чужого.

Конрад доложил мне обстановку и убежал. Тоже будет гада или гадину искать. У него больше всех шансов: все охранки и следилки он лично устанавливал и настраивал.

Пока Конрад где‑то боролся со злом, навестить меня зашел Вольфи. По лицу было видно: у него есть важное сообщение.

Так и есть. Он начал со слов:

— Марта, я должен сказать тебе нечто очень важное. Важное для меня. Я надеюсь, что ты меня поймешь и поддержишь.

Я подозревала, о чем он собрался говорить, но сделала вид, что для меня это новость: удивленно распахнула глаза и уставилась на Вольфи, как бы желая задать вопрос.

Он продолжил, смущаясь:

— Наверное, не очень тактично сейчас говорить с тобой об этом. У тебя своих дел хватает. Ну, в общем, я женюсь!

— На ком, Вольфи?

Он не ответил на мой вопрос, а забубнил:

— Да, я знаю, что она ведьма. Ты скажешь, что это скоропалительное, необдуманное решение и я слишком недавно с ней познакомился…

— С кем, Вольфи?

Он выкрикнул, как будто я скалкой выбила из него признание:

— Нанни! Нанни Гейл!

Ну вот парень и выговорил то, что боялся произнести. Не увидев на моем лице осуждения или неприятия, Вольфганг приободрился и заговорил более уверенно:

— Конечно, завтра мы в храм Доброй Матери не побежим, но на каникулах съездим домой и там поженимся. Нанни уже дала согласие. Я надеюсь, ты будешь на нашей свадьбе?

— Ну конечно, Вольфи! А ты на моей. И успокойся уже: я очень за тебя рада. Я уж и не надеялась, что ты влюбишься и найдешь себе жену. Ты такой… особенный, что обычные девушки тебе не подходят. А Нанни — она тоже не как все. Вы — отличная пара, хотя и несколько… неожиданная.

Хотела спросить: чем она тебя зацепила? но удержалась. Лучше задам этот вопрос Нанни, хоть толковый ответ получу. Вольфи же наконец расслабился и вдруг выдал:

— Я знаю, что вы с Конрадом решили пожениться, но все говорят, что у него уже есть жена, очень красивая дама. Я не стану об этом сообщать господину Аспену и госпоже Камилле, но ты подумай…

Вот же зараза! Я его поддержала, а он… Конечно, Вольфи мне добра желает, но мог бы и промолчать. У него действительно нет такта. Но, выходят, слухи о Леокадии уже ползут по всей школе, раз они до моего приятеля добрались. Он вообще не подвержен этой гадости и все всегда узнает последним. Если уже Вольфи прямо говорит о существовании Леокадии, значит, о ней знает весь мир.

Тут пришла сердитая и недовольная Верка и чуть не выгнала Вольфганга, намекая, что нечего беспокоить несчастную больную. Когда же он с извинениями ушел, она вытащила из кармана ножницы и предложила подровнять мои обгорелые оглодки. Если одуванчик, то пусть хотя бы выглядит аккуратно. Не знаю почему, но я согласилась.

Утащила меня обратно в ванную, посадила на табурет, обернула простыней и стала чикать ножницами вокруг головы. Уверяла, что срезает самую малость, только горелые кончики, но когда закончила работу, я чуть не заревела. То, чего я всю жизнь боялась, произошло. Вид у меня был как у полной дуры. Короткие кудри стояли круглой шапкой вокруг головы.

Я не стала говорить Верке, что все ужасно, наоборот, поблагодарила. Она же ни в чем не виновата, она хотела как лучше. Когда моя помощница собралась восвояси, вернулся Конрад.

У него на груди я впервые дала себе волю и самым позорным образом расплакалась. Не только из‑за прически, я ревела просто потому, что уже была не в силах сдерживать и таить свои чувства. Слезы текли, с ними меня покидало напряжение последних дней, а Кон гладил мою лохматую голову, перебирал кудряшки и уговаривал:

— Не плачь, моя девочка, не плачь, родная. Все будет хорошо.

Потом вдруг взял меня за подбородок и поднял мою зареванную физиономию:

— Дай‑ка я на тебя посмотрю. Слушай, а тебе идет! Конечно, Верка не большой мастер, но вышло неплохо. Но если тебя это так угнетает… Хочешь, завтра я свожу тебя к госпоже Регане и она поправит, что сможет? Конечно, она не принимает без предварительной договоренности, но мне не откажет.

Он говорил так, как будто не понимал, что я плачу не из‑за прически, но мне каким‑то чудесным образом стало легче. Я даже согласилась посетить госпожу Регану.