Он рассказал свою биографию, рассказал, что всю жизнь мечтал приносить пользу людям.

— Обществу, — поправил он сам себя и кашлянул.

Майор усмехнулся:

— Обществу? Чего же вы вкупе с Лапиным побросали в реку оружие и переплыли к немцам?

Хрусталев сделал скучное лицо:

— Ошибка молодости… Кроме того, есть указ об амнистии дезертирам. И я полагаю…

— Так вы же перешли к фашистам, служили у них, Хрусталев!..

— Тоже есть закон об амнистии. Пятьдесят пятого года. Указ Верховного Совета… — спокойно заметил человек, сидящий на табурете в углу, лицом к майору. — Я же говорю — вы ответите…

— Ну, что ж… и отвечу… Отвечу, гражданин Хрусталев! — майор поднялся из-за стола, прошелся из угла в угол и опять сел. — Только расскажите, как вы убили Носова Валентина Михайловича, демобилизованного старшего лейтенанта Советской Армии. А?

— Я не убивал… Нет ли у вас закурить?

— Курите и рассказывайте.

— О чем?

— Как вы убили Носова и присвоили себе его документы.

— Я наткнулся на труп в лесу… Это было в Польше. Очевидно, офицера убили бандиты… Я только взял его документы… Я вообще не способен на это, гражданин майор.

— На что не способен?

— На убийство.

— А Лапина кто убил? Кто пошел на убийство женщины… Людмилы Петровны? Тоже не вы?

Хрусталев курил. Он молча затягивался и выпускал дым, закашлялся, так как, действительно, был некурящим. Он курил и думал. А покурив, выбросив в урну окурок, вернулся на свой табурет в углу и сел там, скрестив на груди руки.

Вдруг он взорвался:

— Какая чепуха! Бред сумасшедшего!.. Установлено точно, что женщина, мой бывший секретарь, разбилась в результате аварии. При чем тут второе убийство?

Оба замолчали… Майор сидел и ждал продолжения рассказа задержанного. Но задержанный не собирался раскрывать карты. Что там еще у этого кряжистого мужика в его серой папке, лежащей на толстом настольном стекле? Может, ничего серьезного нет там, все одни предположения, туман и обрывки…

Но майор решительно поднялся из-за стола. Кашлянул, одернул китель (сегодня он был в форме), не очень складно сидящий на плотной фигуре (ничего не поделаешь — годы), и подошел к двери, ведущей в соседнюю комнату:

— Смотрите!

Дверь открылась. В глубине соседней комнаты, в кресле, преступник увидел женщину. Ее голова забинтована, рука в гипсе. Большие глаза на тонком бледном лице встретились с налитыми ужасом черными глазами седого:

— Она… жива! — лицо Хрусталева посерело.

Он отвернулся и пристальным взглядом встретил иронический взгляд майора. Майор раскрывает шершавую папку. Поверх подшитых документов, поблескивая, лежит финка.

— Та самая, — говорит майор, — которой вы добили Лапина, когда вернулись к нему, после того, как сбросили с откоса машину с женщиной. В этот вечер вы решили расправиться с обоими. Лапин узнал вас, когда по делам вы приезжали в зону, где работали заключенные. Это толкнуло его на побег. Явившись к вам, на завод, он потребовал помощи — одежду, деньги, документы, укрытие. Во время вашего разговора вы увидели в окно кабинета, что на завод идет милиция, то есть я и участковый. Лапин знал, что его ищут. Уйти ему было уже поздно — в коридоре он мог столкнуться с нами. Вы выпустили его через окно… Потом вы его укрыли, достали ему одежду, билет до Москвы. Договорились, что он должен вас ждать около бетонного моста в два часа ночи, так как у вас в этот вечер в доме возлюбленная. Проводив ее, вы подъедете к мосту и возьмете Лапина, подбросите в аэропорт. У вас, действительно, в этот вечер была Людмила Петровна. Она предлагала вам во всем признаться, так как случайно услышала ваш разговор с Лапиным тогда, в кабинете. Вы ей обещали явиться к нам с повинной.

Затем вы повезли ее домой. Но неожиданно свернули к мосту, сбили ожидавшего вас человека. Переехали мост, замедлили ход машины, выпрыгнули и толкнули автомобиль с женщиной под откос… Все было кончено… Оставалось одно: проверить убит ли Лапин. Оказалось, что он еще жив. А вдруг выкарабкается? Из машины вы захватили финский нож. Он попался вам на глаза, быть может, случайно. Несколько дней назад его держала в руках рыжеволосая девчонка, которую вы везли… Она вскрыла банку консервов, потом бросила нож, нож упал под сиденье…

И вот вы увидели его, взяли и выпрыгнули из машины…

Да, Лапин был жив, только тяжело изувечен. Тем лучше, решили вы. Пусть думают, что его убили бандиты, пьяные хулиганы. Удар в спину — и раненый перестал дышать…

Седоголовый все так же пристально смотрел на майора, Только на мгновение покосился он в сторону, туда, где на кресле сидела женщина. Но дверь уже была закрыта, Людмилы Петровны он не увидел.

А когда его увели, Николай Петрович Гарин еще долго сидел в своем кабинете. Курил. Думал. Потом взял со стола авторучку, придвинул к себе папку с делом Хрусталева.

Т. Соколова

СЛУЖБА ДНЕМ И НОЧЬЮ…

Дежурный в Михайловском отделении милиции в меру приветлив и строг. Провожает меня в кабинет начальника — капитана Екибаева, которому я сразу же говорю о цели приезда:

— Хотелось бы познакомиться с одним из участковых, с таким, как Анискин. Есть такие у вас?

Капитан смеется, в глазах лукавинки.

— Как Анискин? А что? Если требуется — подберем! — Опять смеется. Наверное, вспоминает фильм.

Часто звонит телефон: то из какой-то автобазы просят провести беседу, то из райисполкома сообщают время заседания комиссии по делам несовершеннолетних, то мать неизвестного Орайтая просит устроить сына на работу. Хамза Екибаевич отвечает почти однообразно:

— Хорошо, постараюсь.

Не удерживаюсь, спрашиваю:

— Вы все просьбы удовлетворяете?

— Стараюсь, — снова улыбается капитан. — Как парню, например, не помочь. Сам таким был.

— Давно в органах?

— Порядком — будто всю жизнь милиционер.

После службы в рядах Советской Армии Хамза Екибаевич пришел на шахту. Я смотрю на его руки, которые спокойно лежат на столе. Та работа оставила на них свой след, сделала их крепкими.

Товарищи его любили: «Хамза наш, шахтерский». И ему шахтерская работа нравилась, но была и мечта — стать юристом. Случай вскоре представился: вызвали в райком комсомола, предложили работать в милиции.

— Вот так и начинал, — неторопливо говорит Екибаев, — сначала рядовым милиционером, затем участковым. Заочно окончил юрфак. Пожалуй, вкус службы почувствовал, став участковым. Правильно говорят, что это самый главный человек в милиции: он и оперативник, и нянька, если так можно сказать, и воспитатель молодежи, и советчик, первый и строгий судья. Как он поведет себя с людьми, так к нему и будут относиться на участке. Допустил панибратство — беда, перегнул палку — тоже беда, не откликнулся на горе — еще хуже. Стало быть, нет у тебя помощников, а это значит, не уважает население. Без уважения в этой должности не работать.

— Так, наверное, Хамза Екибаевич, вы и есть тот Анискин, которого я ищу?

— Нет, не тот… Если хотите настоящего, так это капитан милиции Кульмагамбетов, заслуженный участковый республики. Он многих обучил, в том числе и меня: как подойти к тому или иному делу, как работать с людьми.

Сейчас ему семьдесят лет.

Удивленно смотрю.

— Да, в этом возрасте трудно обеспечить порядок на таком большом участке, как у Асана Кульмагамбетовича. А тем не менее у него порядок. Сначала, как говорится, человек работает на свой авторитет, а потом авторитет на человека. Трудно, конечно… А еще труднее расставаться со своей работой. И — хотя на пенсию уходить почетно, душа-то у аксакала болит — полвека отдал службе.

По секрету: проводы ему готовит весь район, вся общественность. И на пенсии душа его беспокойная отдыхать хозяину своему не даст — первым нашим помощником будет.

Капитан милиции снимает телефонную трубку:

— Асан Кульмагамбетович, здравствуй, дорогой… Дома? Вот хорошо. Вечерком хотим заехать к тебе в гости.