«Совсем другое существо эта девушка, — горько подумал я, окинув ее взглядом. — Чистая, неиспорченная. И как прекрасна!»
Но почему она сидит, понурясь, и ничего не отвечает: неужели все услышанное ею — вся излитая мною горечь — настолько обыденна, что даже не удивляет ее? А быть может, она знает обо всем? Во всяком случае, ее поведение наводило на эту мысль.
И не только сейчас. Давно возникло у меня такое подозрение. А если она действительно знает, то откуда? Меня стало разбирать любопытство.
«Проще всего спросить у нее самой», — подумалось мне.
Кстати, чтобы не забыть, у нас дома тогда тоже произошло кое-что…
Не такое уж значительное событие, и все же воздействие оказалось решающим. Наверху гардероба я нашел несколько засохших фиалок, переложенных мхом, — видно было, что их бережно хранят там. Казалось бы, ничего особенного, только этому предшествовало еще одно незначительное обстоятельство: несколькими неделями раньше я обнаружил в корзине для ненужных бумаг элегантную коробку, в которой тоже был мох. Судя по всему, кто-то прислал моей супруге цветы. Способ известный: если цветы присылают в коробке, среди мха кладут лед. Выглядит красиво и изящно, и у жены не хватило духа выбросить на помойку… Пускай это не так, пусть я ошибаюсь, но уж больно не хочется опять оставаться в дураках.
Мне вспомнился предыдущий опыт. Начинать сначала, выяснять, не увязался ли вновь за нею Ридольфи или кто другой?
Нет, не стану начинать сначала! Хватит, хорошего понемножку!
И тогда я решил поговорить с барышней откровенно, напрямую, и первым делом поинтересовался у нее:
— Почему ты промолчала, когда речь шла о моей жене? Тебе известно о ней что-то неприятное, или, может, ты сердишься на нее за что-то?
Теперь уже не вызывало сомнения, что чутье меня не обманывает, между женщинами пробежала черная кошка. И началось это, судя по всему, еще в Париже. Даже тогда было ясно, что они поссорились, но чтобы до такой степени? Ведь дошло до того, что здесь, в Лондоне, они и слышать не хотят друг о дружке.
Стоило мне упомянуть при жене о мисс Бортон, «Ох, уж эта гусыня!» — отвечала она с величайшим презрением. Словом, даже не скрывала своей враждебности.
— За что ты ее так? — допытывался я какое-то время, удивляясь про себя: в Париже ты была от нее без ума, а теперь записала в гусыни!
— Вчера я наведался к ирландцам, — небрежно бросал я в другой раз, хотя никогда не захаживал к ним. Пусть думает, будто бы я там бываю. Но жена ничего не отвечала, не давая воли своему раздражению.
Зато сколько выразительности в глазах! Во взгляде ее ясно читалось: знаю я, где ты бываешь, не пытайся оправдываться передо мной. А я и не пытался. У обоих нас хватало хитрости. В тот день, когда было назначено свидание, я уже с утра начинал вздыхать и почесываться. «Надо бы проветриться, а то совсем засидишься», — говорил я. Или с недовольством замечал: «Придется идти к Кодору, черт бы его побрал!» Либо вовсе отделывался коротким: «Опять эти дела»…
Жена моя, будучи женщиной умной, все мои отговорки принимала с кротостью. «Да, конечно, надо проветриться», — говорила она. Или соглашалась со мной: «Делами пренебрегать не следует». А глаза ее смеялись. Одним словом, она все же отсылала меня, пускай и не столь решительно, как в свое время в Париже… И я с легкой душой поддавался на эти уловки, не принимая в расчет сказанное взглядом.
— Ну, уж нет, сегодня никуда не пойду! — заявлял я с утра, а после обеда уходил из дому…
Однако вернемся к их ссоре с мисс. Короче говоря: поначалу, в Париже, их дружба не разлей вода известна. И враз все оборвалось, непосредственно перед отъездом мисс. Это бы еще полбеды, подобные отношения не длятся подолгу, но когда разрыв происходит в одночасье, это бросается в глаза. Еще вчера они были в полном ладу, а тут вдруг словно белены объелись. Я сам присутствовал при этом. Супруга моя из кожи вон лезла, строила из себя благородную даму, что было подозрительно и не шло ей, она ведь и не была из благородных… Девчушка возьми да одерни ее: «Полно тебе кривляться, Лиззи!» И это оказалось роковым словом. Жена моя улыбнулась — слегка. Лишь мне была знакома эта ее улыбка. «Ах, так, малышка? Отныне меж нами все кончено!» — таков примерно был ее смысл.
Что же все-таки между ними произошло? Ведь были в этом деле и другие странности.
Как ни кинь, а мисс Бортон — барышня из благородной семьи. Тогда спрашивается, почему эта юная леди столь упорно стремится быть со мною, причем настроена вполне серьезно? Ведь то, что происходило в Париже, можно свести к шутке, скажем так. Английские дамы интрижки во время путешествий воспринимают иначе. Но теперь? Супругу мою мисс даже не упоминает, словно ее и не существует, в расчет вообще не принимает. То есть барышня проявляет жестокость. С чего бы это?
Прознала о ней что-нибудь? Или же Лиззи сама ей рассказала — к примеру, о своих воздыхателях? С нее станется, она невоздержанна на язык и легко могла проболтаться.
Мне хотелось получить ответ на все эти вопросы, когда я спросил мисс Бортон, за что она сердится на мою супругу, пора мне узнать об этом. И я продолжил:
— Случилось что промеж вас? Будь откровенна! — и повернул к себе ее голову. На что девушка отрезала:
— Не хочу говорить о ней. — И внезапно, с жаром выпалила: — Слышать о Лиззи не желаю! Я не люблю ее!
Искренний ответ. Малышка не умела хитрить.
— Вот как? Не любишь ее? Что-то я не понимаю… Нельзя ли поподробнее? Ведь для меня это важно. У вас с ней были доверительные отношения, не так ли?
— Да.
— Я так и думал. Могу сразу же высказать свое предположение. По всей вероятности, Лиззи намеренно сказала какую-нибудь колкость или заведомую неправду. — Сам не пойму, отчего я стал выгораживать жену. Поддался чувству или же надеялся вытянуть из барышни ее секрет? — С нее станется, — продолжил я. — Наверняка ей хотелось позлить тебя. Лиззи не упустит случая поддразнить молоденькую девушку — уж я-то знаю за ней эту черту. И в то же время она вовсе не такая злая, какой стремится показать себя…
— Ты и вправду так считаешь? — с досадой отозвалась она. — Тогда я неправильно поняла тебя в прошлый раз… — и она слегка покраснела. — Возможно, я не очень хорошо знаю ее, — пошла она на попятный. — Значит, и не вправе наговаривать на нее. Это получилось бы некрасиво с моей стороны, поскольку она была мила со мной. Даже сделала мне подарок — смотри, какой. — И стащила с пальца тоненькое колечко, очень миленькое, изящно выложенное мелкими гранатами.
— Но я этот подарок выброшу! — сказала она вдруг и сжала колечко с такой силой, что из него с хрустом посыпались камешки. И зашвырнула в угол. (Мы сидели в каком-то маленьком ресторанчике неподалеку от Хаймаркет.)
— Ну, что ж, тогда носись со своей замечательной женой! Не стану тебя отговаривать! — воскликнула она в запальчивости. Значит, я оказался прав: она глубоко затаила на Лиззи обиду. Но я тотчас успокоил себя — не беда, время есть. Вытяну из тебя все твои секреты так, что ты даже опомниться не успеешь.
— Ох, уж эта Лиззи! — с жаром продолжала она. — Знаешь, что она мне сказала? Будто бы я люблю тебя только потому, что ты был капитаном на том судне. Ну, не смешно ли считать меня такой глупой?
— И из-за этого ты так сильно рассердилась на нее?
— О, нет, не из-за этого! — сбавив тон, ответила она. — А из-за чего — я все равно тебе не скажу.
— Ах, миссис Мерри, — укоризненно сказала она своей шляпнице, — если столько спать днем, то что же останется делать ночью? — Нам пришлось долго стучать в дверь, даже кулаками. Затем, уже другим тоном, чуть ли не строго, добавила: — Мы хотим немного посидеть в примерочной, как в прошлый раз.
Мы действительно побывали здесь один раз. Это была новая идея мисс Бортон. Ей не очень нравилось сидеть в кафе да ресторанах, она предпочитала гулять. Однако пришлось согласиться, что разгуливать без передышки немыслимо: с одной стороны (в первую очередь моей), спятить можно, с другой — была скверная погода, все время шел дождь. А едва начинался дождь, барышня отправлялась домой. Однако такой вариант меня не устраивал, я не отпускал ее домой. В результате она простудилась, подхватила насморк и очень рассердилась на меня за это.