все равно - пусть отмерзает нога, скоро она будет не нужна. Сидя на полу и все кашляя, он поглядывал

на конвоира - молодого, ловкого парня в черной форсистой кубанке: на его красивом, с породистым

носом лице порой мелькала живая, неожиданно человеческая улыбка. За этой улыбкой чудилось что-то

по-молодому прямодушное и даже знакомое, солдатское, что ли, - может, потому, что тот был в

армейском бушлате и справных хромовых сапожках, в которые были заправлены черные штатские

брюки. На одном плече он держал на ремне винтовку, другим прислонялся к косяку и, поплевывая белой

шелухой тыквенных семечек, поглядывал куда-то на улицу - ждал транспорт. Но транспорта пока не

было, и он, недолго потоптавшись, уселся на пороге, зажав между ног винтовку. С малого расстояния

пристально и как будто беззлобно, скорее насмешливо, осмотрел обоих.

- За паклю залезли, ха! Как тараканы!

Рыбак взглянул на него и снова опустил голову.

- А теперь вас помоют-побанят и того, мало-мало подвесят. Посушиться, ха-ха! - засмеялся полицай

так добродушно и естественно, что Сотников невольно подумал: «Веселый, однако, малый!» Но смех

этого малого как-то враз оборвался, и уже совершенно другим тоном полицай разразился матом: - Такие-

сякие немазаные! Ходоронка убили? За Ходоронка мы вам размотаем кишки!

- Не знаем мы никакого Ходоронка, - уныло сказал Рыбак.

- Ах не знаете? Может, это не вы ночью стреляли?

- Мы не стреляли.

- Вы или не вы, а ребра ломать вам будем. Поняли?

Стась посерьезнел, глаза его угрожающе похолодели, и все то человеческое, что молодой добротою

лежало на его лице, как-то сразу исчезло, уступив место злой, бездушной решимости.

Рыбак негромко спросил:

- В армии служил?

- В какой армии?

- Красной хотя бы.

- С... я хотел на вашу армию, понял? - вдруг еще пуще вызверился полицай, по-страшному округляя

свои выразительные глаза. Затем его лицо как-то постепенно преобразилось, смягчаясь, и на нем

появилась все та же подкупающая улыбка. Отставив в сторону ногу, он подошвой сапога размеренно

пошлепал по земляному полу сеней.

- А бушлат?

- Ах, бушлат! У одного жидка комиссара взял. Тому не понадобится, - сказал полицай и,

продолжительно посмотрев на Рыбака, спокойно добавил: - Твой полушубочек тоже приберем. Будила

возьмет, его очередь. Вот так. Понял?

- А не подавитесь? - едва сдерживаясь, тихо сказал Сотников.

Стась вскинул голову.

- Что?

- Не подавитесь, говорю? Полушубочками, и вообще?

- Это зачем нам давиться? За нас Германия, понял, ты, чмур? А вот вам точно - капут! Будьте

уверены, в бога душу мать! - свирепо закончил Стась.

Что ж, и это было просто и понятно, на другое нечего было и рассчитывать. Рыбак сделался унылым,

опустил голову. Сотников, полулежа на боку, осторожно попробовал шевельнуться - деревенело бедро,

узкая сыромятная супонь резала кисти рук.

Наконец полицай пригнал двое саней, одни остались на улице, а другие со скрипом и лошадиным

топотом подъехали под самое крыльцо. Стась поднялся с порога. Первым он втолкнул в розвальни

194

Рыбака, затем сильным рывком за ворот поднял с земли Сотникова. Кое-как Сотников добрался до саней

и упал на сено возле товарища; сзади в розвальни влез полицай. Возчик - староватый, напуганный

дядька в рваном тулупе - осторожно приткнулся в передке. Замерзшую босую ногу Сотников,

преодолевая боль, подтянул под полу шинели. Ему опять становилось скверно, казалось, сознание вот-

вот оставит его, огромным усилием он превозмогал немощь и боль.

Из избы почему-то не возвращался старший полицай, за ним пошел тот, что пригнал сюда сани.

Вскоре оттуда послышались голоса и плач Дёмчихи. Сотников с тревогой вслушивался - оставят ее или

нет? Минуту, похоже было, там что-то искали: постукивала о перекладину лестница, плакали дети, а

затем отчаянно, запричитала Дёмчиха:

- Что вы надумали, сволочи? Чтоб нам до воскресенья не дожить! Чтоб вы своих матерей не увидели!

- Ну-ну! Живо, сказано, живо!

- На кого я детей оставлю? Гады вы немилосердные!..

- Живо!

Сотников взглянул на Рыбака, сидевшего к нему боком; заросшее щетиной лицо того скривилось в

страдальческой гримасе. Было от чего.

По той самой тропинке, возле ограды, они выехали на дорогу и свернули за кладбище. Сотников

втянул голову в поднятый ворот шинели, слегка прислонился плечом к овчинной спине Рыбака и

беспомощно закрыл глаза. Розвальни дергались под ними, полозья то и дело заносило в стороны. Стась,

слышно было, все грыз свои семечки. Видимо, их везли в полицию или в СД. Значит, спокойного времени

осталось немного, надо было собраться с силами и подготовиться к худшему. Разумеется, они им правды

не скажут, хотя того, что пришли из леса, по-видимому, скрыть не удастся. Но только бы выгородить

Дёмчиху. Бедная тетка! Бежала домой и не думала, не гадала, что ее ждало там. Сейчас она что-то

кричала сзади, ругалась и плакала, свирепый полицай вызверялся на нее отборным, бесстыжим матом.

Но и Дёмчиха старалась не остаться в долгу.

- Звери! Немецкие ублюдки! Куда вы меня везете? Там дети! Деточки мои родненькие, золотенькие

мои! Гэлечка моя, как же ты будешь?!

- Надо было раньше о том думать.

- Ах ты погань несчастная! Ты меня еще упрекаешь, запроданец немецкий! Что я сделала вам?

- Бандитов укрывала.

- Это вы бандиты, а те как люди: зашли и вышли. Откуда мне знать, что они на чердак залезли? Что я,

своим детям враг? Гады вы! Фашисты проклятые!

- Молчать! А то кляп всажу!

- Чтоб тебя самого на кол посадили, гад ты!

- Так! Стась, стой! - послышалось с задних саней, и они остановились, не доезжая двух тонких

березок, стывших в кусте за канавой.

Рыбак и возчик обернулись, а Сотников весь съежился в ожидании чего-то устрашающе-зверского. И

действительно, Дёмчиха вскоре закричала, забилась в розвальнях. Скрипнул хомут, и даже лошадь

беспокойно переступила на снегу. Потом все стихло. Стась было соскочил с розвальней, но скоро опять

удовлетворенно завалился на свое место.

- Хе! Рукавицу в глотку - не кричи, бешеная баба.

Сотников с усилием повернул голову и очутился лицом к лицу с конвоиром:

- Палачи! Истязатели!

- Ты, заступник! Отверни нюхалку, а то красную жижу спущу! - заорал Стась, сделав страшное

выражение лица.

Но Сотников уже знал, с кем имеет дело, и с полным безразличием отнесся к этой его угрозе.

- Попробуй, гад!

- Ха, пробовать! Да знаешь, я тебя сейчас шпокну и отвечать не буду. Это тебе не Советы!

- Шпокни, пожалуйста!

- А то слабо? - Полицай в показной решимости схватился за винтовку, но лишь ткнул его стволом в

грудь и выругался.

Сотников не моргнул даже - он не боялся этого выродка. Он знал, что на его вызывающее хамство

надо отвечать точно таким же хамством - эти люди понимали только такое обхождение.

- Женщина ни при чем, запомни, - сказал он с расчетом на Рыбака, намекая тем, как надо отвечать на

допросах. - Мы без нее залезли на чердак.

- Будешь бабке сказки сказывать, - закивал головой Стась и опустил винтовку. - Небось Будила из тебя

дурь выбьет. Подожди!

- Плевать мы хотели на твоего Будилу!

- Скоро поплюешь! Кровью похаркаешь!

«Какого черта он задирается?» - раздраженно думал Рыбак, слушая злую перебранку Сотникова с

полицаем.

Их везли дорогой, которой утром они тащились в деревню, только теперь поле не казалось ему таким

длинным и уныло равнинным, лошадка бодро перебирала ногами, постегивая по саням жестким на

морозе хвостом. Рыбак с растущей досадой думал, что едут они слишком уж быстро, ему изо всех сил

хотелось замедлить езду. Чувствовала его душа, что это последние часы на свободе, с которыми быстро