— Это аванс.

— Несколько лет тому назад я прыгала бы от радости Сегодня, по правде говоря, мне все равно. Когда приезжает вице-король?

— Четырнадцатого.

— Не переживай, mon chéri. Я позабочусь, чтобы все было в порядке.

«Тот, кто вас знает, уважает в вас, Ваше Высочество, не только энергичного и прогрессивного правителя, но также и прекрасного спортсмена, образованного человека, щедрого и гостеприимного хозяина и сердечного друга». Так вице-король закончил свою речь после праздничного ужина во дворце Капурталы, ужина, о котором Анита позаботилась, стараясь учесть все до последней мелочи, но на котором ее не было. Об этом, как об особом одолжении, Аниту попросил муж, дабы не омрачать прекрасные отношения, сложившиеся между ним и англичанами в последнее время. Кроме того, вице-король приехал сам, без своей супруги, чтобы, вероятно, не создавать проблем для протокола. Через двенадцать лет после свадьбы Анита ужинала сама, в своей комнате, как будто она была чужой в собственном доме.

Правда, после этого визит Клемансо немного компенсировал неприятный осадок, оставшийся после визита вице-короля. «Мы имели огромное удовольствие принимать этого незаурядного человека и его жену в своем дворце и в течение нескольких недель наслаждаться обществом этой замечательной пары. Особенно запомнились дни, проведенные с ними на охоте за дичью», — писала Анита в своем дневнике. На банкете герой Франции рассыпался в похвалах по отношению к Капуртале, называя ее «колыбелью цивилизации на Востоке» и сравнивая с Афинами, которые были «колыбелью цивилизации на Западе». Сановников и самого махараджу распирало от гордости.

Визиты важных персон, светскаяжизнь… Мало-помалу Анита перестала интересоваться миром, который, как она чувствовала, ей не будет принадлежать. Она продолжала выполнять свои обязанности преданной европейской супруги, которая все организовывала, по-прежнему сопровождала мужа в поездках, но очарование и магия испарились. Она уже не вкладывала в это душу. Отношения с махараджей, как и прежде, оставались сердечными, но все менее интимными. Пришло время, когда Камасутра уже не вдохновляла их и они охладели друг к другу. А затем не стало и ночей любви. Анита подозревала, что Джагатджит поддерживал отношения с другими женами или с прежними сожительницами, а она… Она мечтала стать свободной, как птица, и проводила целые вечера, глядя в окна, построенные в стиле Великих Моголов и выходившие на север, в сторону отрогов Гималаев. У нее уже не осталось сил жить со своим одиночеством, а поделиться переживаниями, рассказав о запретной любви, сжигающей ее душу, было не с кем. Она не сомневалась, что Далима о чем-то догадывалась, но ее это не волновало, потому что служанка была воплощением такта и преданности. А потом еще был Аджит. Анита решила, что не уедет из Капурталы, пока ее сыну не исполнится восемнадцать лет, то есть пока он не достигнет совершеннолетия. Она опасалась, что остальные жены могут затеять заговор против него с целью лишить мальчика наследства или, что еще хуже, изгнать его из своей среды.

Интриги и дьявольские махинации всегда были на повестке дня в монарших дворах Индии. Анита не доверяла никому и не хотела терять бдительность. Она осознавала, что, поскольку ее связь с махараджей ослабла, позиции Харбанс Каур, наоборот, постепенно упрочились. Если к этому добавить ссоры, все более частые между сыновьями, то атмосфера во дворце стала невыносимой. Стычки и споры между Парамджитом и Караном были настолько яростными, что доходили до рукопашной, и тогда в воздухе летала японская посуда, швейцарские часы и даже стулья Людовика XVI, вызывая гнев махараджи, который не знал, как сохранить мир в семье. Его сыновья, прежде всего эти двое, были разные во всем. А лучше сказать, такие же разные, как и их матери.

В результате Каран уже несколько раз высказался о своем желании уехать из страны. Когда Анита слышала об этом, она бледнела, ее глаза затуманивались и ей трудно было подбирать слова. Она тоже хотела исчезнуть, но с ним.

42

Первые годы третьего десятилетия двадцатого века были для Аниты самыми насыщенными в ее жизни, хотя и не самыми счастливыми, если под счастьем понимать длительное состояние удовольствия и спокойствия. Наоборот, это было время, когда страсть продолжала пожирать ее, а с ней и все испытываемые ею чувства — страх, стыд, неуверенность и даже отчаяние. Тем не менее она познала мгновения наивысшего счастья, которые в какой-то степени компенсировали все остальное. Анита понятия не имела, как выйти из лабиринта, в котором она оказалась, будучи не в силах сдерживать поток своих чувств. Она понимала, что заплыла в опасную зону, но не приближалась к берегу, не желая прерывать свое плавание. Возможно, она просто не хотела этого делать.

Молодая женщина боялась выдать себя и поэтому каждый раз, сталкиваясь с Караном вне дома или встречаясь с ним в столовой за завтраком, ужасно волновалась, думала, что краснеет, конфузилась в разговоре и чувствовала, как легкая дрожь овладевает ее руками.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — спросил ее однажды махараджа.

— Я немного устала, ничего более… Я спустилась, чтобы сказать, что сегодня не буду кушать с вами, Анита предпочитала прятаться в своей комнате и не думать о том, что люди читают ее мысли, глядя на ее взволнованное лицо, и догадываются о том, какие чувства ее обуревают. Каждое слово, случайный взгляд и даже самый обыкновенный жест казались ей ловушками, приготовленными, чтобы раскрыть ее секрет.

Вскоре она узнала, что махараджа готовит свадьбу Карана с дочерью одной сикхской принцессы. Катастрофа. Каран отчаянно сопротивлялся и говорил, что женится на европейке, которую выберет сам, а в противном случае предпочитает остаться холостым. Анита боялась, что юноша в конце концов потеряет терпение и это повлечет за собой его отъезд из Капурталы.

Наверху, в своей комнате, испанка стояла перед алтарем, заставленным богами, и пыталась успокоиться, чтобы вернуть душевное равновесие. Как могло случиться, что от одного человека, даже не знавшего о ее чувствах, так много зависело? Она отдавала себе отчет в том, что вся ее жизнь уже давно вращается вокруг Карана. Анита методично рассчитывала каждое свое движение, каждое появление и уход, каждую поездку, только бы встретиться с ним, пусть на мгновение. Она улучала минутку, чтобы поздороваться с ним в коридоре, или чтобы поухаживать за какими-нибудь гостями во время чайной церемонии, или просто увидеть, как он проходит мимо. Какой смысл жить такой жизнью? Она даже не представляла, что ее голова может быть занята мыслями об одном-единственном человеке! Находясь рядом с махараджей, Анита чувствовала, как у нее затрудняется дыхание, потому что в каждом жесте мужа она узнавала Карана. У них была одинаковая манера держаться и говорить, одинаковые темные глаза, в которых Акита видела свою погибель. Порой она думала о бегстве, хотя и понимала, что никогда не была хозяйкой собственных намерений и желаний.

Временами Анита прекращала бороться против самой себя и плыла по течению, но через день-два снова пыталась настроиться на то, чтобы объявить войну своим страстям, ибо она не имела права дать им разгореться. Но все ее попытки выкинуть из головы мысли о Каране и залечить тайную рану своего сердца не принесли успеха. Понимая, что она безнадежно влюблена, Анита не знала, как успокоить боль, разрывавшую ее изнутри. Она яростно набрасывалась на себя, но лишь напрасно теряла силы. Когда Каран был рядом, Анита убегала, а когда он отсутствовал, она не могла не думать о нем. Лицо молодого человека, похожего на ее супруга, постоянно стояло у нее перед глазами. Она мечтала сказать ему: «Я люблю тебя», но ненавидела себя за это. Ее преступная любовь могла принести только позор. Какое бесчестие для ее мужа, а еще больше для ее сына!

В самые тяжелые моменты отчаяния она даже подумывала о самоубийстве, ибо видела в нем единственный способ освободиться от тирании своих чувств. «Это действительно бесчестье — продолжать жить, сгорая от страсти? — спрашивала она себя. — У таких несчастных, как я, смерть не вызывает страха». Потом она корила себя за то, что поддалась искушению так думать. «Что за ужасное наследие я оставлю Аджиту! Всю жизнь он будет нести тяжесть греха своей матери. Ничто так не позорит человека, как внутреннее чувство стыда за поведение собственных родителей…»