Если вдобавок привести из списка сорока четырех «Требований членов Согласия», опубликованного в первом выпуске «Прометейца», первые десять:

и сравнить все это с устройством Икарии Кабэ, нам станет ясно, что не следует особенно огорчаться исчезновению «Книги о Платонополисе».

Основать коммунатории на острове Сарке и в предместьях Лондона не удалось, и между Бармби и Фростом начались трения. Об этом мы знаем со слов Фроста: ему как будто хотелось сделать из «Коммунистической хроники» орган, общий для всех существовавших тогда социалистических и коммунистических групп, тогда как Бармби считал, что он должен служить лишь целям Коммунистической церкви. В 1845 году произошел разрыв, положивший конец, и «Хронике» и «Коммунистическому журналу», который Фрост хотел было выпускать, чтобы конкурировать с «Коммунистической хроникой».

Дальнейшая судьба Бармби может быть рассказана в немногих словах. 1848 год застал его снова в Париже, но вскоре после этого он отказался от своего утопического коммунизма и сделался унитаристским священником. Тем не менее его политическая деятельность продолжалась: он был членом Совета Международной лиги Мадзини и принял участие в движении за освобождение Польши, Венгрии и Италии. В 1867 году, будучи унитаристским священником в Уэйкфилде, он устроил большой митинг в пользу парламентской реформы. В 1879 году его здоровье ухудшилось, и он вернулся в Иоксфорд, где и умер в 1881 году.

По существу же период его наиболее значительной деятельности окончился в эпоху чартизма, в 40-х годах, так как на эти годы приходится и конец утопического социализма в Англии. Верно, что само развитие рабочего движения, достигшее наивысшей точки в чартизме, показало поверхностность утопического социализма, что утопизм — характеристика незрелости рабочего класса. Однако справедливо и то, что, за исключением этих нескольких лет, общий рост движения способствовал подъему утопических теорий, и поэтому хотя они и погасли, то как ракета в сиянии последней вспышки. Именно в эти годы, в промежутке между «Садом королевы» Оуэна (1839) и «Земельным проектом» О'Коннора (1846), было легче всего возбудить воображение трудящихся масс. Чартизм не мешал тысячам людей искать параллельных путей облегчения своих страданий, и, более того, именно из этой жажды облегчения, из этого подъема воображения чартизм и черпал свою жизненность[70].

После 1848 года обстоятельства резко изменились. Политическое поражение чартизма разочаровало многих. После годов кризиса и резкого спада начался великий капиталистический бум середины столетия. Рабочее движение стало переходить на новые и более прозаические рельсы. Открытие золотых приисков в Америке и в Австралии и быстрое развитие средств сухопутного и морского транспорта обусловили начало эпохи широкого эмиграционного движения. Энергия, уходившая на учреждение оуэновских и икарийских коммун, отныне затрачивается на борьбу более личного порядка за освоение новооткрытых территорий. В этом свете вся деятельность Бармби и в не меньшей степени его отход от утопизма в 1848 году приобретают значение, совершенно несоизмеримое с его внутренним содержанием.

Все же этот юноша, столь решительно настаивающий на своей роли спасителя человечества, не может не казаться смешным. Форст сказал о нем:

Как бы сумасброден и самодоволен ни был Бармби, он обладал энергией и воображением и всегда оставался в русле главного потока движения масс. Как и все утописты, он знал, что было плохо и что требовалось. Но от него всегда ускользало знание того, как заполнить пропасть между тем, что было, и тем, что хотелось иметь. Однако именно в это время чартизм помогал Марксу совершенствовать свою науку о законах развития общества: 1848 год был не только годом поражения чартизма, но и годом революции и Коммунистического Манифеста.

Казалось бы после чартизма, года революций и Коммунистического Манифеста старомодным утопиям должен был сразу наступить конец. Было как будто ясно, что отныне ставились вопросы практические: теперь спрашивалось, как возникнет новое социалистическое общество из существующего и каковы будут в соответствии с его происхождением и историей роста его характерные черты? Однако прошло более четверти века, прежде чем эти вопросы были поставлены серьезно, и период, отделяющий Бармби от Беллами и совпадающий с классическим периодом экспансии британского капитализма, был заполнен двумя утопиями, отнюдь не посвященными этим основным вопросам, но занятыми обсуждением случайных явлений буржуазного общества XIX века, рассматриваемого как некий действующий концерн.

«Грядущая раса» лорда Литтона (1870) и «Эреуон»[71] Сэмюэля Батлера (1872) — книги совершенно разные по духу и темпераменту, разные настолько, что трудно поверить, что они были напечатаны почти одновременно. Тем не менее в них есть и много общего: обе трактуют о надстройке общества, совершенно не касаясь и не объясняя его базиса. Обе книги занимаются вопросами религии, брака и отношения полов, воспитания, преступлений и наказаний и особенно влиянием машин и развития науки на человеческое счастье, трактуя их каждая по своему. Характерно для обеих книг, что в них ставятся вопросы, но не даются ответы на них; сатира Батлера так запутана, что под конец смысл ее совершенно затемнен, тогда как герой Литтона, хотя и восхищается открытой им подземной Утопией, испытывает столь тяжкие страдания от «упадка духа» (весьма подобные страданиям «тех, чья жизнь коротка» в «Назад к Мафусаилу» Бернарда Шоу), что рад снова вернуться в тот мир, откуда он пришел.

Литтон — денди, политик и автор модных романов, молодой радикал и старый тори был последним в той плеяде блестящих молодых людей, которых собрал вокруг себя Годвин. Литтон написал «Грядущую расу» под конец жизни, спустя тридцать пять лет после смерти Годвина, и все же в ней почти нет страницы, в которой не сказывалось бы влияние последнего. С другой стороны, эта книга свидетельствует о том, что Литтон изучал утопистов-социалистов и классических писателей-утопистов вроде Мора и Бэкона. Все это сочетается с аристократическими и торийскими взглядами Литтона, хотя следует признать, что в абстрактном интеллектуализме Годвина многое было несовместимо с торизмом 70-х годов XIX века. Двусмысленная точка зрения Литтона может быть иллюстрирована следующим отрывком, в котором его герой (американец) превозносит свою страну в стиле Свифта в стране гуингнгмов: