При своих определенно социалистических взглядах Спенс не в пример многим ранним социалистам делал все возможное, чтобы донести эти взгляды до рабочего класса, и потому неудивительно, что власти его преследовали, — он был заключен в тюрьму в 1793 году, затем в 1794, 1798 и 1801 годах. В течение длительного периода у него не было заметного прогресса во взглядах, но незадолго до смерти (1814) было образовано Общество спенсовских филантропов, игравшее, хотя и непродолжительное время, определенную политическую роль в связи с бунтом в Спа-Фильде (1816) и заговором на улице Катона (1820).
Утопия Спенса представляет изложение в форме сказки его проекта землевладения, несколько схожего с выдвинутым впоследствии Генри Джорджем в его «Прогрессе и бедности». Она была напечатана в двух частях. В 1795 году появилось «Описание Спенсонии Томаса Спенса, книгопродавца с Хайв оф либерти, 8, Литтл Торнстайл, Хай, Холборн, Лондон». За ним последовала в 1801 году «Конституция Спенсонии — страны сказочной земли, расположенной между Утопией и Океанией». Вторая часть не вносит никаких существенных дополнений к первой.
В ней рассказывается о человеке, завещавшем перед смертью своим сыновьям корабль в совместное владение. Каждому из них причиталось жалованье в соответствии с его работой в команде, но все барыши сверх этого должны были делиться поровну. Этот порядок прекрасно оправдался, и когда однажды корабль потерпел крушение у берегов необитаемого острова, высадившиеся на него мореплаватели установили такой же порядок и на острове. Новую страну назвали Республикой Спенсонии. Вся земля была объявлена общественной собственностью, и все граждане получили участки, за которые они выплачивали ренту общине. Никаких других налогов не существовало. Дома и мастерские строились на общественные средства. Приход служил единицей социальной и экономической жизни, но народное собрание, чьи заседания должны были быть короткими и без соблюдения формальностей,
«заботилось о национальных делах и оплате государственных расходов и всего, что касается общественно полезных дел; с этой целью каждый приход вносил один фунт, других налогов не взималось».
Дальнейшие подробности мы узнаем из беседы с посетителем Спенсонии. Свободу граждан охраняют два весьма своеобразных «ангела-хранителя». Первый — тайное голосование (мысль о нем Спенс как будто позаимствовал у Гаррингтона) делает взяточничество и коррупцию невозможными. Вторым «ангелом-хранителем» является «право всех владеть оружием — гарантия свободы народа». Последнее требование продолжительное время выдвигалось в программах радикалов. Мы помним, что уже Мор говорил об этом в своей «Утопии» и что Свифт осуждал содержание постоянной армии как средство закабаления народа. Сравнительно незадолго до Спенса это же требование прозвучало в «Политической справедливости» Годвина; оно также входило в программу Лондонского корреспондентского общества, членом которого состоял Спенс.
В общем государство имело меньше значения, чем приход:
«Приходы строили и чинили дома, прокладывали дороги, сажали деревья, делали изгороди, словом, выполняли все обязанности землевладельцев. А вы уже видели, какие это землевладельцы. Я полагаю, что надобность в ремонте и улучшениях возникает очень редко. И это неудивительно, потому что в приходе достаточно людей, которые заботятся обо всем, что должно быть сделано. Вместо того чтобы спорить об исправлении государства, как делаете вы (наше не нуждается в исправлении), мы применяем нашу изобретательность вокруг себя, и результаты наших прений сказываются в самом приходе — как мы будем разрабатывать такую-то шахту, осушать такое-то болото или использовать такой-то пустырь. В этих делах мы все непосредственно заинтересованы, и каждый из нас имеет голос в их выполнении; таким образом, мы не остаемся зрителями в этом мире, но все должны стать действующими лицами, и это исключительно для собственной пользы».
Такая картина обращена, с одной стороны, назад, к средневековой общине, а с другой — в будущее, к постепенному отмиранию государства. Спенс не был талантливым писателем, и в иерархии утопических произведений его «Спенсонии» нельзя отвести особенно почетное место, но лучшие отрывки из этой книги не лишены свежести и прямоты, атмосферы доброго соседства, дающей читателю ощущение реальных людей, работающих на реальной земле, которая отнюдь не является общественной; этой атмосферы мы уже не встретим снова, пока не дойдем до «Вестей ниоткуда» Морриса.
2. Утописты-социалисты
Французская революция, рассматриваемая как революция буржуазная, была выдающимся успехом, однако для тех, кто приветствовал в ней начало эпохи всемирного братства, она именно в силу этой своей природы принесла разочарование, и кое-кто стал догадываться о связи между тем и другим, как мы это видели на примере Блейка. Задолго до этого отдельные философы-просветители нападали на частную собственность как корень всего общественного зла, но на эти нападки смотрели как на академические причуды. Заслугой группы людей, которых мы теперь называем утопистами-социалистами, является то, что они, проанализировав неудачу французской революции в установлении «золотого века», предложили новые решения, основанные на новой и более глубокой критике общества. Энгельс в своем «Анти-Дюринге» превосходно определил их отправную точку:
«Мы видели во «Введении», каким образом подготовлявшие революцию французские философы XVIII века апеллировали к разуму как к единственному судье над всем существующим. Они требовали установления разумного государства, разумного общества, требовали безжалостного устранения всего того, что противоречит вечному разуму. Мы видели также, что этот вечный разум был в действительности лишь идеализированным рассудком среднего бюргера, как раз в то время развивавшегося в буржуа. И вот, когда французская революция воплотила в действительность это разумное общество и это разумное государство, то новые учреждения оказались, при всей своей рациональности по сравнению с прежним строем, отнюдь не абсолютно разумными. Государство разума потерпело полное крушение… Обещанный вечный мир превратился в бесконечную вереницу завоевательных войн… Быстрое развитие промышленности на капиталистической основе сделало бедность и страдания трудящихся масс необходимым условием существования общества… Торговля все более и более превращалась в мошенничество… Место насильственного угнетения занял подкуп, а вместо меча главнейшим рычагом общественной власти стали деньги.
…Одним словом, установленные «победой разума» общественные и политические учреждения оказались злой, вызывающей горькое разочарование карикатурой на блестящие обещания просветителей. Недоставало только людей, способных констатировать это разочарование, и эти люди явились на рубеже нового столетия».
Почти все эти люди достигли зрелого возраста лишь во время революции. Сен-Симон, правда, родился в 1760 году, но Оуэну было лишь восемнадцать лет, а Фурье — семнадцать лет, когда была взята Бастилия, тогда как Кабэ родился всего за год до этого события.
Их сила заключалась в критике общества: в них пробудилось понимание того, что массы эксплуатируются. Слабость их происходила оттого, что эти массы, даже в Англии, еще не составляли рабочего класса в современном понимании этого слова. Поскольку это было так, возрождение человечества могло быть лишь делом гения, исключительного человека, подчиняющего своей воле всю массу.
«Проблема общественной организации, — писал Сен-Симон, — должна быть разрешена помимо народа. Сам народ пассивен и равнодушен, и его нельзя принимать в расчет при рассмотрении этого вопроса».
В его Утопии правящим классом должны были сделаться промышленная буржуазия и инженеры, разницу между которыми он никогда ясно не представлял себе; буржуазная революция завершалась установлением господства капитализма, который каким-то образом переставал быть эксплуататорским строем, а буржуазия также делалась альтруистической. Общая картина очень напоминает некоторые предсказания Г. Уэллса, или то, что несколько лет назад было модно называть директорской революцией.