Изменить стиль страницы

Правильное применение закона не тождественно установлению объективной истины. Уголовно-процессуальное доказывание включает в себя оперирование юридическими презумпциями, фикциями. Условности в виде юридических фикций, презумпций, процессуальных сроков, запрета на отправление правосудия свидетелям и прочего, которыми обставлен процесс познания в суде, — это все то, что позволяло Н.Н. Розину, Л.Е. Владимирову и другим говорить о вероятности суждения, содержащегося в судебном приговоре[1227]. «Юридическая правильность» и есть формальная истинность, зафиксированная в решении суда по уголовному делу[1228].

Таким образом, мы видим, что за немногими исключениями процессуалистов традиционно объединяет тезис о необходимости установления истины по делу, не ставить под сомнение важность стремления к истинному познанию обстоятельств дела.

Но одни признают возможность установления судом материальной, объективной истины, то есть презюмируют существование единой истины, той, которая соответствует действительности, независимо от частных мнений. Получается, что она ничем не отличается от научной, даже математической и должна быть соответственно верифицируема средствами формальной логики. Другие сомневаются в возможности этого, они исходят из здравого смысла, который подсказывает, что процессуальная истина, до сих пор была и в обозримом будущем останется истиной относительной, то есть вероятным, предположительным знанием о том, что было на самом деле.

Со времен античности существует представление о том, что в одной сфере человеческого знания возможно достижение абсолютной точности математической демонстрации. В другой области знания, которая представляет собой эмпирическую область событий, абсолютная точность подобного рода невозможна. «Правдоподобно то, что кажется правильным всем или большинству людей или мудрым — всем или большинству из них или самым известным и славным»[1229]. В сфере, в которой нет абсолютной точности, критерием правильности является правильность, в которой нет причин сомневаться здравомыслящему человеку. Лорд Мансфейлд так высказался по поводу судебной вероятности: «Поскольку математическая и абсолютная точность редко может быть достигаема в человеческих делах, разум и общественная польза требуют, чтобы судьи и все разумные люди при формулировании своего мнения об истине фактов руководствовались бы наибольшим числом вероятностей на одной стороне или другой»[1230].

Нельзя не признать и правоту тех, кто сейчас утверждает, что главным критерием истинности судебного приговора является не его соответствие объективной реальности, а тем материалам, которые были установлены в суде. Судебные же факты, понимаемые как суждения, в свою очередь опираются на систему общих мест, то есть авторитетные суждения, которые всеми признаются истинными.

И наконец, есть незначительное число тех, кто не считает для себя необходимым связывать требованием установления истины и фактически ставит во главу угла достижение цели (успеха) любыми средствами (то есть и сомнительными, и даже недостоверными сведениями о фактах). Такими были софисты. Если формально-юридическая (а по сути софистическая) позиция, спор с которой ведется на всем протяжении существования рационального познания и судебного доказывания, берется в отрыве от нравственного императива стремления к объективной истине и без методологической привязки к действительности, то становится не просто несостоятельной, но и вредной для теории уголовного процесса.

В наши дни, наполненные вроде бы сугубо практическими соображениями, спор о природе истины приобрел новое звучание[1231]. Наверное, всеобщая обстановка прагматизма, безверия усилила позиции сторонников третьей (прагматической) концепции истины. Так бывает всегда на крутом повороте истории, при смене парадигмы познания. Безусловно, стимул дискуссии о природе судебной истины придала смена общественно-политической формации и крах советской идеологии, которая утратила свою силовую составляющую. Стало возможным критиковать советскую интерпретацию концепции объективной истины, когда стала очевидной вся глубина разрыва между красивыми лозунгами об объективной истине и карательной практикой советского государства, жертвами которого стали миллионы репрессированных. Мы думаем, что скорее эти выступления были направлены против монополизма марксистско-ленинской идеологии и ее издержек в уголовно-процессуальной теории, чем против самого духа рациональности. Снятие запрета на идеологическое разнообразие проявилось в первую очередь в новых вариациях на тему о том, что результат процессуального познания носит вероятностный характер[1232]. Очевидно, именно в этом разрезе наиболее актуален вопрос о природе объективной истины[1233].

Однако прежде чем перейти к рассмотрению того, как, на наш взгляд, следует понимать истину, необходимо указать на те идеологические наслоения, которые наложились в советский период на рационалистическую концепцию истины. Надо определиться с тем, что есть от идеологии в концепции объективной истины, созданной в советский период.

Необходимо заметить, что те, кто утверждают о превосходстве концепции «объективной истины», кто ратует за ее законодательное закрепление[1234], забывают, что с этой концепцией связана определенная идеология, а именно система ценностей, следственного процесса. Инквизиционный процесс имеет много разновидностей, что обусловливается той или иной мерой разбавления его элементами состязательного процесса. Но в целом «инквизиционная» модель производства истины более соответствует авторитарному устройству государственной власти, где есть институты, пользующиеся непререкаемым авторитетом в деле квалификации истинного знания[1235]. М. Фуко пишет: «Когда в X, XI и XII вв. Церковь оказалась единственным бесперебойно функционировавшим экономико-политическим телом Европы, церковная инквизиция была одновременно и духовным расследованием деяний грешников, совершенных проступков и преступлений, и административным расследованием методов управления церковным имуществом и методов сбора, накопления и распределения доходов. Такая духовно-административная, религиозно-политическая модель расследования просуществовала до XII в., когда зарождавшееся государство, а вернее особа суверена, ставшая источником всевозможной власти, взяло под контроль судебные процедуры»[1236].

По словам М. Фуко, «можно с определенностью сказать, что расследование — это политическая форма, форма управления, осуществления власти, которая при помощи судебных органов стала для западной культуры способом верификации истины, усвоения того, что будет считаться истинным, а также способом передачи истинного. Расследование есть форма знания-истины»[1237]. Он также указывал на то, что «ни истина не является по природе своей свободной, ни ошибка — рабской, но что ее производство целиком пронизано отношениями власти. И признание тому пример»[1238]. Посредством признания обвиняемый лично принимает участие в ритуале производства судебно-уголовной истины[1239].

Как показывает история, возведенная в закон воля к абсолютной истине подавляет личность (другую) и обесценивает (вплоть до отмены) всю драматургию поиска истины, заложенную в структуру состязательного правосудия (выхолащиваются презумпция невиновности, состязательность и прочие технические (юридические), но и естественные (для человека) «методы» установления истины).

вернуться

1227

См.: Розин Н.Н. Ложь в процессе // Право. — 1910. — № 48. — С. 2898; Владимиров Л.Е. Суд присяжных. Условия действия института присяжных и метод разработки доказательств. — С. 103.

вернуться

1228

См.: Розин Н.Н. Ложь в процессе. — С. 2899.

вернуться

1229

Аристотель. Топика // Аристотель. Сочинения: В 4 т. — М., 1978. — Т. 2. — С. 349.

вернуться

1230

Цит. по: Александров А.С. Перекрестный допрос в суде / А.С. Александров, С.П. Гришин. — С. 264.

вернуться

1231

См. об этом, например: Александров А.С. Концепция объективной истины // Российская юстиция. — 1999. — № 1. — С. 23–24; Он же. «Похвала» теории формальных доказательств. — С. 34–47; Балакшин В.С. Доказательства в теории и практике уголовно-процессуального доказывания (важнейшие проблемы в свете УПК Российской Федерации); Васильев Л.М. Проблема истины в современном российском уголовном процессе (концептуальные положения). — Краснодар, 1998; Карякин Е.А. Формирование истинности приговора в состязательном судебном производстве; Кудин Ф.М. Достаточность доказательств в уголовном процессе / Ф.М. Кудин, Р.В. Костенко. — Краснодар, 2002; Мурадьян Э.М. Истина как проблема судебного права. — М., 2002; Орлов Ю.К. Проблемы истины в уголовном процессе // Государство и право. — 2007. — № 3. — С. 50–56; Печников Г.А. Об установлении истины в уголовном судопроизводстве // Журнал российского права. — 2004. — № 3. — С. 48–53; Он же. О вероятной и объективной истинах в уголовном процессе // Правоведение. — 2004. — № 4. — С. 122–125; Он же. Правосудие и вопросы истины // «Черные дыры» в Российском Законодательстве. — 2003. — № 4. — С. 214–222.

вернуться

1232

См., например: Овсянников И. Вероятное и достоверное в обвинительном приговоре / И. Овсянников, А. Галкин // Российская юстиция. — 2000. — № 9. — С. 41–43; Золотых В.В. Проверка допустимости доказательств в уголовном процессе. — Ростов-на-Дону, 1999; Кудрявцев В.Л. Процессуальные и криминалистические основы деятельности адвоката-защитника в российском уголовном судопроизводстве. — М, 2006. — С. 11, 29; и др.

вернуться

1233

Сам постулат объективности истины не подлежит сомнению, но возможно различное понимание того, до каких пределов способно дойти уголовно-процессуальное доказывание, чтобы достигнуть идеала объективности.

вернуться

1234

См., например: Стародубова Г.В. Методы и управление процессом установления истины в уголовном судопроизводстве. — С. 26–30.

вернуться

1235

Конечно, сказанное только отчасти правильно. Проблема гораздо глубже, устройство власти и метод получения истины находятся в системе сложных взаимосвязей и отторжений с другими явлениями: языка, культуры, экономики, психологии и физиологии, составляющими жизнь общества и человека.

вернуться

1236

Фуко М. Интеллектуалы и власть. — С. 94.

вернуться

1237

Там же. — С. 101.

вернуться

1238

Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / Пер. С. Табачниковой. — М., 1996. — С. 159.

вернуться

1239

См.: Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. — С. 58.