— Итак, товарищи, я кончаю и резюмирую, — сказал он, пробежав лежавшую перед ним бумажку. — Вы видели, что у товарища Розы Люксембург были промашки. Она скапутилась в 1903 году: стала на сторону меньшевиков, обвиняя нашу партию, партию Ленина — Сталина, в ультрацентризме и бланкизме (штурман неодобрительно кивал головой). Затем она, вместе с Парвусом, высосала из пальца полуменьшевистскую схему перманентной революции, которую у нее заимствовали псы троцкизма. Глубочайший анализ ее промашек дан товарищем Сталиным » его гениальном письме в редакцию «Пролетарской Революции» «О некоторых вопросах истории большевизма»... Ошибочной была, наконец, и ее теория стихийности, основанная на идее автоматического краха капитализма. Не поняла она и идеи социализма в одной стране...

Он сказал это и сам испугался: может, теперь речь идти должна о социализме в разных странах? или ни в одной стране? Штурман, все больше выражая лицом неодобрение Розе Люксембург, записывал что-то на листке записной книжки, не без труда водя по ней карандашом: был ранен в руку в Цусимском бою. Лейтенант Гамильтон слушал с восхищением. Он не очень понимал слова комиссара и не очень интересовался Розой Люксембург; в Мурманске не сразу даже вспомнил, кто это такая, получив, после долгих хлопот, место на носившем ее имя пароходе. Но все это было так неожиданно, так непривычно! Он подал в новый, необыкновенный и прекрасный мир. Марья Ильинишна смотрела на портрет Розы. Ей было немного завидно — отчего она сама не придумала какой-нибудь такой теории стихийности? «Кто она была? Был ли у нее муж? Какая была в частной жизни? Верно, и частная жизнь была бурная, хотя уж очень некрасива, бедняжка», — думала Марья Ильинишна, с наслаждением чувствуя на своих плечах и шее влюбленный взгляд американца. Лицо коммандэра Деффильда не выражало решительно ничего.

Голос комиссара вдруг совершенно изменился, и лицо у него стало сладким. От ошибок Розы Люксембург он перешел к ее заслугам и к группе «Спартак».

— ...В меньшевистском поле и полуменьшевистский жук мясо, — сказал он и опять немного испугался своих слов. — Вы видите, товарищи, что Роза Люксембург живо схватила конъюнктуру и выбросила за борт изрядный груз центристских взглядов. Ошибки ее забудутся, а великое дело «Спартака» останется. И вот почему партия Ленина — Сталина назвала наше судно именем Розы Люксембург (штурман закивал головой на этот раз с видом полного одобрения). Есть ли какие-нибудь вопросы, товарищи?

Вопросов не оказалось. Подождав с полминуты, Богумил сказал:

— Завтра, товарищи, наш командир, товарищ Прокофьев, проведет занятия по Чесменскому бою. Как вы знаете, в этом бою русские военно-морские силы под командой Алексея Орлова уничтожили тройные силы турецкого флота и тем положили конец войне, начатой против нас турецкой буржуазией... И как мы тогда били турок, так мы будем теперь бить немецких фашистов. Правду я говорю, товарищи?

Послышался одобрительный гул. Штурман попросил слова и внес поправку:

— Не так будем бить, товарищ комиссар, а будем бить втрое лучше: мы сталинские питомцы и защищаем свое социалистическое отечество!

Одобрительный гул послышался снова. Комиссар улыбнулся. Он знал, что штурман, прослуживший много лет в царском флоте, замаливает прошлые грешки, чтобы не остаться без моря и без хлеба. Комиссар относился к этому довольно благодушно: дело житейское. Старик ему нравился, как он нравился почти всем на судне.

— Поп не кончил, а дьякон запел, — сказал весело Богумил. — Ну, да эту поправку я принимаю... И еще я хотел сказать одно, товарищи. Как вы завтра узнаете, в Чесменском бою одной из наших эскадр командовал, под начальством Алексея Орлова, английский моряк, адмирал (он заглянул в бумажку), адмирал Эльфингстон, состоявший на нашей службе. Так вот, и сейчас на «Розе» с нами плывут английский и американский моряки, сражающиеся вместе с вами за общее дело. Предлагаю их приветствовать... — Он хотел было добавить: «и занести это в стенгазету», но раз думал. Его слова были покрыты рукоплесканиями.

Лейтенант Гамильтон раскланивался с искренним волнением. Мистер Деффильд тоже выразил благодарность. Но, когда комиссар, собрав бумаги, стал искать его глазами, коммандэра уже в каюте не было.

- Вже его нема! — с удивлением сказал Богумил. Во время политзанятий он не вставлял в речь украинских слов, и это его утомляло. Он опять засмеялся, увидев штурмана, и дружески хлопнул его по плечу. — Устал, брат, сталинский питомец?

- Вчера два часа сидел над той брошюрой, не мог оторваться. Отличная брошюра, — сказал штурман.

- Вот и отлично, что сидели. Сидите и дальше. «Попы» фабриканты, купцы, толстосумы — сидели в стенах Государственной Думы», — весело продекламировал комиссар, очень довольный своей лекцией.

VI

Подводная лодка U-22 провела ночь на дне бухты. Вчерашний день был неудачный: ничего потоплено не было. Почти весь вечер большая часть команды лежала на койках без движения, чтобы поглощать возможно меньше кислорода. Тем не менее к рассвету дышать уже было трудно. Командир лодки, капитан Лоренц, потопивший 106 тысяч тонн и два раза отмечавшийся в приказах германского командования, был из-за неудачного дня в мрачном — даже для него — настроении. Вдобавок он и чувствовал себя плохо. У него болела голова, болели спина, глаза, шея. Накануне, плохо доверяя своим подчиненным и желая показать, что он плохо им доверяет, капитан в согнутом положении простоял у перископа часов восемь. Правый глаз у него был совершенно воспален. Из-за этого, точно вставленного в ободок, выцветшего глаза Лоренц внушал теперь всей команде еще больший ужас, чем в обычное время»

Лодка была не очень большая, не самого последнего образца: в 740 тонн, с одним перископом, с двумя орудиями и шестью минными аппаратами; она делала не более 18 узлов. Капитан Лоренц работал уже давно в норвежских, финских и русских водах, избрав специальностью одиночные торговые суда. Против конвоев действовали эскадрильи подводных лодок новейшей конструкции. Он предпочитал работать самостоятельно.

Морское начальство не любило капитана Лоренца. Оно отдавало должное его храбрости, энергии и искусству, но считало его человеком тупым и маниакальным. Что-то не совсем нормальное было в самой его наружности, в его выцветших злых глазах, подчеркнутых сине-красными складками, в желто-бледном безжизненном лице, в длинной, тонкой шее, из-за которой его называли жирафом, в странной развинченной походке (он на ходу отставлял назад правую руку, чуть шевеля ей позади тела), в крайне неприятном скрипучем голосе, иногда переходившем в дикий вопль — не в обычное горловое орание кадрового германского офицера, а в наводящий ужас хриплый крик полусумасшедшего человека. Впрочем, этот его крик слышали только подчиненные. Начальство не любило Лоренца за тупость, за невоспитанность и за то, что он стал членом национал-социалистической партии двадцать лет тому назад, когда это было еще совершенно не принято. Молодые ученые адмиралы относились к нему чуть пренебрежительно — отчасти так, как профессора математической физики к Эдисону: работает без высшей математики. Однако они не могли отрицать, что Лоренц, без высших познаний, без ученых трудов, потопил 106 000 неприятельских, преимущественно английских, тонн. Они знали также, что партия заставит их дать Лоренцу все полагающиеся и даже не полагающиеся ему награды.

В газетах он уже именовался национальным героем и «грозой полярных морей». Это прозвище очень ему нравилось. Верховное командование, впрочем без горячности, настаивало на том, чтобы в новом флоте, при соблюдении строжайшей дисциплины, установились товарищеские отношения между офицерами и матросами. Лоренц считал строжайшую дисциплину совершенно несовместимой с товарищескими отношениями. Да и никому из его подчиненных не могло бы и прийти в голову, что с капитаном Лоренцом возможны товарищеские отношения. Кроме фюрера и своей лодки, он никого и ничего не любил. Был холостяк, не имел любовниц, не брал в рот вина и даже курил мало: три-четыре дешевеньких сигары в день. Самое непонятное в нем было то, что он недурно играл на скрипке. Знавшие его люди недоумевали: почему капитан Лоренц играет на скрипке, да еще Шуберта! Знакомые капитана в большинстве тоже его ненавидели. Шепотом передавался слух, будто он состоит на службе у гестапо.