И только, может быть, один Равхат крепился. И посматривал он на Тюльку как-то сбоку, с любопытством. Не выдержал Тюлька:

— Ты чего на меня косишься, как сыч?

Галимов, перевернув носилки, сел на них и потихоньку похлопал рукавицами по коленке.

— А зимой глину везут, прямо из карьера. Побей-ка смерзшиеся куски, то-то. — И, не скрывая своего отвращения, махнул рукой на старенькую глиномешалку. — А обещали порошок; завода нет — и порошка нет… Садись, Тюлька, я тебе одну вещь сказать хочу. Только пока ни-ни.

Тюлька сел и выжидательно посмотрел на Равхата.

— А зачем нам столько глины? — вдруг резко бросил Галимов. — Прихватов боимся?

Тюлька удивился. Как зачем? И в голову не приходило сомневаться в нужности глины. Каждый встречный мальчишка знает: без нее на буровой нельзя, Светло-желтый глинистый раствор, низвергаясь в скважину, бурлит по трубам и, встречая лопатки турбины, соединенные с долотом, вращает их с огромной скоростью; медленно, спокойно долото пробивается к нефти. Нет, без глины на буровой нельзя, иначе обвалы, прихваты.

Прищуриваясь, Галимов изучает Тюльку;

— Эх ты, воспитанник Андрея, а не поймешь.

— А что понять-то? — морщится Тюлька.

— А вот что; хоть Балабанов и пьяница, и негодяй, и работал кое-как… а приметь, прихватов у него никогда не было и зачастую бурение шло мягко.

Тюлька неопределенно пожал плечами.

— Это тебе не цветочки, елки-палки. А раствор его — зелье… никогда не отвечал требованиям: одна вода. Где его вахте таскать глину, только бы объегорить. Понимаешь, а прихватов не было. Вот загвоздка.

Может быть, Тюлька и понял бы кое-что, да приехал инженер участка.

— Если раствор не будет отвечать условиям, остановлю бурение, — злился тот. — А тебе, Андрей, стыдно! Как-никак культурная бригада.

— А я что, — ухмыльнулся Андрей, — потаскай-ка глину… душа из тебя вон.

Инженер признался; в других бригадах еще хуже — с раствором маята.

После обеда не бурили. Велись профилактические работы. Монтажники почти на метр, передвигали вышку, ремонтники осматривали оборудование. И только вахта бурильщика из четырех человек, ожидая окончания затянувшейся подготовки, отиралась в культбудке. Галимов ходил на взгорье и принес букет Тюлькиных цветов;

— Это тебе, Тюлька, ты их первый заметил.

Андрей перехватил цветы;

— Измена изменой, — вдруг выпалил Галимов, — а я думаю, так; бурить на воде!

— Ты что? Одурел?

Предложение Галимова оказалось неожиданным. Андрей Петров почесал затылок.

— Всыпят, — горячился Галимов, — а попробовать надо. На чистой воде, понимаете, на чистой воде. Ведь и на войне без риска никто победы не одерживал.

И он рассказал, в чем тут дело. Вязкая глинистая жидкость менее пригодна, чем чистая вода. Вода лучше будет очищать скважину от размолотой породы. А от глины изнашиваются лопатки турбины.

Немало дней вынашивал Галимов свою мысль. Еще бы! Сотни тонн глины приходится перетаскивать. И вот… Тюлька посмотрел на свои бугристые от мозолей ладони, усмехнулся:

— Баста… Я — за.

— Я сама така была, — осклабился Андрей Петров, — а как инженерия посмотрит?

— Да, жаль, — неопределенно заметил Равхат, — жаль Александра Муртазовича. Думающий инженер был. И шутил-то, бывало, по-умному. Помнишь, Андрюха, когда впервые ты за станок встал? Как он тебя расчихвостил, а затем поманил пальцем и сказал: «Смотри, как я буду работать».

Андрей Петров не любил этих воспоминаний; и не оттого, что они задевали самолюбие, а просто так: что прожито, то прошло.

— Добрая память ему, как говорится, все там будем.

Андрей Петров колебался. Как опытный мастер он понимал, что при их скорости бурения прихваты — опасность реальная.

Тюлька притих. Равхат прижался к стенке вагончика — надо было убедить Андрея; кровь-то в нем семиреченская: упрям казак.

— Не могу, прихват будет.

— Ну, как парторг прошу. На себя ответ беру, — злился Галимов. — Ну, у Балабанова прихваты были? Без догадки жал, куда вывезет, от нежелания работать… не раствор, а мутная водичка, а все проходило.

— Ты мне наизнанку душу не выворачивай. В ответе мы все, вот что!

— Ты прав, конечно. — Галимов выжидательно умолк. «Упрямый, потолкуем после».

Тюлька решил как-то сгладить недомолвку:

— Вот левая рука чешется, к деньгам, а денег-то нет.

Андрей Петров вдруг озверел:

— Мое слово на месте, душа вон из тебя.

Разошлись все по своим углам, недовольные и злые. Понял Андрей, что бригада на два лагеря разделилась. Даже Тюлька, возведенный им в «есаулы», перемахнул в лагерь Галимова, а Костька Нехайморока что и говорить!

Походил-походил Андрей Петров, побурчал, не выдержал, снова к старому вернулся. Прошло, кажется:

— Ладно уж!.. А буровые правила? Начальство?

Понял Равхат: сдается буровой мастер.

— По головке, конечно, не погладят. Это тебе не турбобур испытывать — прислали, вызвали, накачали.

Метко уязвил Галимов. Обругал Андрей Петров ни за что Тюльку — как баба рязанская, вот возится… и дружелюбно бросил:

— Была не была, с водой так с водой.

На следующий день бурили на чистой воде. Галимов приободрился — все же удивительный парень этот Андрюха, семиреченская, казачья голова! Андрей же все хмурился, от этого лоб его казался шире, лицо надутее, словно на кого-то обижался, а глаза строже и пристальнее. Это не удивляло никого, потому что на серьезной работе он часто бывал такой, надутый. После он шутил: в деда, сроду недовольный на работе. Все не по его. Да прощали за золотые руки.

И все знают, почему надулся Андрей: переживает, волнуется. У одних это выражается в шутках, у других в ворчании, у Андрея Петрова все вместе: то шутки, то ворчание, а то и вспышки… Спокойные люди редко становятся хорошими мастерами.

Вдруг — стоп! Поднята Андреева рукавица.

Неужели обвал, стенки крошатся? Глина закрепляла, штукатурила стенки скважины.

Андрей Петров скупо отдавал распоряжения. Увеличили скорость — пошло лучше. Увеличили еще — стали бурить втрое быстрее. Тоже опасно. Мать честная! Ну и сообразительная же голова у Андрея Петрова, недаром это злило Балабанова: угнаться за Петровым не мог.

Долото шло легко, мягко, вгрызаясь в самые неподатливые пласты. Турбобур работал во всю силу, и это радовало бригаду.

— Хитрый, черт.

Равхат Галимов отрицательно покачал головой:

— Хитрость тут ни при чем. Здесь другое: смекалка, Опыт.

Все эти дни были напряженными. С нетерпением ожидали конца. Еще неизвестно, как долото врежется в нефтяной пласт: а вдруг перед самой нефтью прихват или еще что?!

Как-то на буровую заглянул Балабанов. Он был пьян и, шатаясь, смотрел бессмысленными глазами.

— Работаете?

— Аль душу захлестнуло завистью? — усмехнулся Андрей Петров. — Не примем. Пить мы сами умеем, едрена…

— Мне что ни работа, абы не работать.

— Здоровье пожалей, — бросил Галимов.

— Что мне здоровье, я молодой. Запросто скажу, дрянь вы, а я — Балабанов! Я — Балабанов, так, Равхат?

Появление Балабанова всех развеселило.

— Эй ты, невымытая консервная банка, катись колбасой!

Балабанов долго не мог перелезть через штабель труб, вызывая этим смех. «Иди, Тюлька, помоги», — дразнили ребята. Но вскоре про Балабанова забыли, занятые своими делами, а он все же осилил, перелез, сплюнул:

— Друзья до черного дня.

Так и уснул на буровой Балабанов.

Потом до конторы бурения дошло, что Андрей Петров бурит на чистой воде. Начальник участка приказал запретить и вызвал Андрея Петрова в контору. Тот дурь на себя накинул, притворяясь:

— Бурить на чистой воде? А как это? А если обвал, землей скважину, положим, засыплет? Без глины никак нельзя, оберегает она бурового мастера, вот что я скажу, душа моя вон…

Послушали, послушали Андрея Петрова и сказали: шуточки, милый, оставь, зайцем в вагоне не проедешь; сказано — нельзя, и все.

— Как же нельзя?