— А правда, Василий, хлеб просто так не дается? Его еще надо взять.
— Конечно, Петр Степанович, его еще надо взять.
В Песках Волнов нашел председателя. Разговор с ним не успокоил Волнова.
— Вы говорите, Петр Степанович, что и в такую погоду
можно взять не меньше тринадцати на круг? Навряд ли. Пять-шесть, куда ни шло.
Волнов понимал в душе, что председатель в общем-то прав. Но согласиться с ним не мог.
— В панику впали, Морозов, в панику, — грубовато бросил Волнов, — мне эти разговорчики не нравятся… Смотри, на бюро вызовем.
— Петр Степанович, в исполком опаздываем, — заглянув в кабинет, сказал шофер.
И это, может быть, спасло председателя от начальственного разноса.
Уезжая, Волнов был твердо убежден: уборку надо брать в свои руки.
6
Сергей задержался в поле. В темноте, возле своего двора, спотыкаясь о камни, он ругал брата: ведь сколько раз говорил ему — убери… Потом нащупал в калитке щеколду, дернул за нее и прошел во двор. Постоял немного — и прошагал к амбару: раньше в нем хранили зерно, а теперь в теплые дни обычно в амбаре спал брат.
Дверь открыта, а Ивана нет. Сергей оглядел дверь, поднял кем-то брошенную не к месту доску. Будить жену и мать не хотелось, решил лучше подождать загулявшего брата — вошел в амбар и, оставив дверь открытой настеж, сел на лежак. «Опять, наверное, возле Староверовых, — подумал Сергей, и досада взяла его, — а утром не добудишься и в поле как разваренная рыба».
Не выдержал, вышел во двор. Небо с востока светлело и, казалось, было ниже; редкие звезды гасли на глазах.
После смерти отца Сергей считал своим долгом держать брата в руках. А вот попробуй, вдолби ему — если мать за него горой! Чуть что: ты уж, Сережа, его не обижай! Все смотрит на него, как на маленького…
Долго ждал Сергей брата. Уснуть бы — да сон не шел. Загорланили петухи. Петухи горланят, а его все нет. Сергей не на шутку сердился. Вот уж, студентишка. Не надо было брать его к себе на практику. И не хотел. Уговорила мать, да и Надя ей помогла. Зачем послушался?
И вдруг из сада появился Иван. В трусиках и босиком. Одежду нес в руках. Увидев Сергея, оробел. Молча стал развешивать на бельевой веревке штаны, рубашку, пиджак.
— Опять угораздило, — сказал Сергей. — Насколько я помню, в прошлый раз что-то было подобное. Смотри, Иван, — скоро на тебя собак спустят.
— Ну, чего пристал… На этот раз я сам влетел. Поскользнулся…
— Шалопай ты, шалопай, — ухмыляясь, продолжал Сергей. — И чего ты к ней привязался? Ну, девчонка, как всякая девчонка…
— А ты чего к Наде привязался? — перебил сухо Иван и пошел к амбару: ему чертовски хотелось спать.
Сергей постоял немного во дворе и тоже пошел в амбар.
— Подвинься, я лягу с тобой, — сказал Сергей уже добродушно.
— Сереж, слушай, почему нас ненавидит этот Кузьма?
— А ты откуда это взял?
— Как откуда? Мы ему, что кость в горле. Злее мартьяновского кобеля Кузьма…
— Так ты… Из-за Кати.
— При чем тут Катя? — И Иван сердито отвернулся к стенке.
…Помнит Сергей времена, когда неразлучными были отец и Кузьма Староверов. Вместе фронт прошли.
— С Кузьмой у нас все пополам, — не раз хвалился отец, — и хлеб, и табак, и сама жизнь… Кто с нами Мазурские болота прошагал, знает ей цену.
До войны отец, как и Кузьма, был трактористом. Но в послевоенные годы на тракторе уже не работал. Все село захотело, чтобы отец председательствовал в сельском Совете. Именно в эти годы и закрепилась за ним кличка «Генерал коммуны».
В двадцатые годы в Александровке первая коммуна создалась. А потом на базе коммуны организовали колхоз. И назвали его сельчане — «Коммуна». Было в этом слове что-то доброе и родное, как память о боевом прошлом.
До войны отца на сельхозвыставку посылали, а после войны он тоже не последним в колхозе был… На собраниях выступал горячо, смело. Вот и сказал как-то на отчетно-выборном: каждый колхозник в «Коммуне» нашей должен быть генералом… А это значит — хозяином себя чувствовать… Быть генералом — и ответственность другая… Вот что я думаю когда о генерале-то толкую. Правильно говорю?
Об этом Сергей хорошо помнил. Колхоз после войны был слабенький, и когда укрупнили — тоже дело не пошло. Потому, видимо, в районе и решили: образовать в Александровке совхоз. Колхозники как один против. Отец — тоже.
— Рушить колхоз? Люди ради него через многое прошли, — говорил он, волнуясь. — Не просто в него вступали-то! Как же так теперь не считаться с людьми?
Вот в этом поединке за колхоз все и увидели в отце «генерала». С тех пор как завидят его колхозники, так улыбнутся: «Генерал наш идет». Уважением село не обходило его. Бессменно председательствовал он в сельском Совете…
Кузьма шутливо спрашивал друга:
— Ну, генерал, что делать будем?
— Что делать? Надо, чтобы колхозники хорошо жили…
Кузьма одобрял:
— Это ты, Павло, правильно придумал — увеличить приусадебные участки. Народ кормиться должон. Поступаешь справедливо…
Но однажды весной в село приехал председатель райисполкома и привез дурную весть…
— Распоряжение дано, — заявил он, — надо всем разъяснить.
Отец тогда возразил:
— Ну, а чем огороды помешали? Тем, что люди сытно живут?
— Огороды — это пережитки, — сказал председатель. — Это от кулачества. Неужели, Русаков, ты воевал за огороды?
— За Советскую власть.
— Ну вот.
Председатель райисполкома строго глянул на Русакова.
— Видно, ты частной заинтересованностью собираешься колхоз поднять? — И повысил голос: — Не выйдет! Не разрешим! Не теми методами хочешь ты, Русаков, благополучие в дом принести!
— Значит, никак…
Председатель райисполкома вплотную подошел к отцу. Это Сергей хорошо помнил.
— Такое разъяснение есть: отрезать у всех до минимума, а кто не выработал трудодней — совсем… Нечего церемониться!
Не забыть Сергею унылого дождливого вечера, когда, не стряхнув воду с плаща, в дом вошел Кузьма.
— Павло, неужто правда?
— Правда.
Кузьма стоял молча. Было заметно, как мелко, будто в ознобе, тряслась левая, раненая рука.
— Так вот что, — сказал он, — ты хоть и власть, и сила, и генералом коммуны зовешься, а резать огороды не дам… Понял? А сам придешь отрезать — режь, но забудь нашу дружбу!
— Пойми, Кузьма…
— Не хочу ничего понимать, я тебе все сказал…
Отец просыпался ночью от удушливого кашля.
— Тяжко тебе? — спрашивала мать.
— А думаешь, легко!
— Откажись… Послушайся Кузьму.
— Ты что, с ума сошла? Без меня под горячую руку мало ли каких дров наломают… Нельзя этого делать, Марья.
Огороды были урезаны, и с этих пор Кузьма перестал бывать у Русаковых. Отец тосковал по другу. Иногда подзывал к себе сына, брал за плечи и говорил ласково:
— Сбегай за Кузьмой… Или нет, скажи лучше, что я, мол, вечерком приду. Пусть будет дома… — вдруг легко отдергивал руку, говорил другое:
— Не надо, я сам.
И вечером оставался дома.
Постепенно отношения между семьями стали холодные. Ходили слухи, якобы Кузьма давно простил бы отцу, не приди тот резать к нему огород сам. «А то, вишь ты, сам пришел! Ну, а если бы тебя послали голову рубить?»
Только в тот год несчастье семью Русаковых постигло… Зимой отец на тракторах в леса Саратовской области ездил — строить клуб в селе собирался. В поездке простыл сильно, заболел воспалением легких. Под новый год умер. Хоронили его с музыкой, всем селом. Кузьма на похоронах плакал.
— Вот и пойми ее, жизнь-то… — слушая, как во сне что-то бормочет Иван, думал Сергей.
Почему ненавидит нас этот Кузьма?
Сергей заботливо накрыл Ивана одеялом. В амбар просачивались первые лучи. На дворе уже копошилась по хозяйству Надя. Сергей вышел к жене.
— Ну что тебе не лежится? Зачем все это? Глядишь — оступишься ненароком, беду наживешь.